Он судорожно пытался вычислить ту самую "ключевую" точку, воздействие на которую способно поднять на дыбы "советского медведя". И не находил. Все предположения при ближайшем рассмотрении оказывались более или менее безумными.
"Покушение на кого-то из командиров Экспедиционного корпуса? Не вызовет достаточного резонанса. Реакцию в СССР можно в расчёт не брать - для Европы оправдание слабое, а легитимизировать "закручивание гаек"
товарищам
придётся". - Матвеев снова потянулся за сигаретой, попутно чуть не опрокинув пустую чашку, и, словно опомнившись, попросил официанта принести ещё кофе...
"Да-да - целый кофейник, и бисквит. Самый сладкий, что у вас есть. Или как он здесь называется?"
"Нет. А что, если основной целью должен стать так называемый collateral damage - внешне совершенно нелогичные жертвы, случайные некомбатанты, не вовремя оказавшиеся на линии огня террористов? Но тогда это должны быть фигуры соответствующего масштаба - политики, деятели культуры, какие-нибудь представители Красного Креста или ещё каких гуманитарных организаций".
Машинально отщипывая кусочки от не слишком свежего и уже изрядно подсохшего бисквита, Матвеев макал их в чашку и методично закидывал в рот, не замечая, что уже несколько капель кофе сорвались вниз, к счастью попав не на брюки или пиджак, а на салфетку, так и оставшуюся лежать у него на коленях.
"Самое страшное, что предотвратить подобный теракт мы не в силах. Ибо не обладаем достаточной информацией, да и сил у нас не так много. Но просчитать возможный вариант развития событий обязаны".
Да, мысль выглядела интересной и многообещающей, и сэру Энтони она должна понравиться...
4.
Конспиративная квартира НКВД СССР в Мадриде, Испания, 13 января 1937
,
поздний вечер.
В просторной комнате, судя по всему, служившей прежним хозяевам гостиной, за круглым обеденным столом сидят трое мужчин. Один из них, полноватый с несколько обрюзгшим лицом, и глубокими залысинами над высоким морщинистым лбом, уже не молод. Год назад ему исполнилось сорок, и он вполне чувствует свой возраст. Двое других находятся в самом расцвете сил: высокому блондину с очень простой славянской внешностью - лет двадцать пять. Хотя, возможно, и чуть больше. Худощавому брюнету с узким жестким лицом - скорее всего, около тридцати. Они, - коллеги и даже самый молодой из них знает других не один год, но здесь, в Испании, называют друг друга вымышленными именами. Они не понаслышке знают, что такое дисциплина и прекрасно понимают, чем может для них закончиться любое "баловство".
- Что с делом товарища Марти? - спрашивает, распахивая окно, старший.
В комнате накурено, и чаю за время "рабочего совещания" выпито немерено, но не все вопросы еще решены, и не все дела переделаны.
- Тут такое дело, Николай Карлович, - блондин бросает взгляд на потухшую трубку, зажатую в крепкой рабочей руке, и со вздохом откладывает в сторону. - Есть слух, что товарища Марти убили люди "Интеллигента". Группа хорошо законспирирована и, опять же по слухам, сформирована лично сукой Фишер. Ищем, но результата пока нет.
- Нет, - кивает Николай Карлович. - Слухи... А кроме слухов? Плохо ищем, Петя! Очень плохо!
- Ищем хорошо, - возражает блондин, без робости встречая волну начальственного гнева. - Но у них там, Николай Карлович, тоже не сопляки собрались. Кое-что умеют не хуже нас, и в наших же "университетах" учились. Так что упрек не принимаю. Ищем, а то, что не нашли пока, так было бы легко, зачем бы мы нужны были? Зато мы вычислили их информатора в штабе Интербригад.
- Кто это "мы"? - сразу же оживляется брюнет. - Мы - мы, или еще кто, со стороны?
- Товарищи из военной контрразведки... - объясняет Петя, удивленный "энергией" вопроса.
- Кто именно? - давит брюнет.
Его интерес настолько очевиден, что Николай Карлович поднимает бровь. Делает он это красиво, можно сказать, аристократично, но участникам разговора сейчас не до эстетических изысков.
- Луков и Готтлиб, - блондин и сам, видимо, недоумевает: что же могло так зацепить брюнета в этом пусть важном, но все же рядовом деле?
- Взяли? - подается вперед брюнет.
- Информатора-то? - нарочито тянет нервы Петя.
- Нет, семафор! - обрезает брюнет, глаза его становятся прозрачными и холодными как тонкий речной лед, и такими же как этот неверный лед - опасными.
- Не взяли, - сдает назад Петя. - Ждут приказа от...
- Вот, что Петя, - неожиданно встает из-за стола брюнет. - Беги-ка ты скоренько в штаб, и скажи, что имеется строгий приказ Никольского, "остановить любые действия". Любые! - кладет он раскрытую ладонь на столешницу, не разрывая, впрочем, зрительного контакта с Петей. - Все заморозить, засекретить "под ноль" и передать лично мне. Письменный приказ я привезу утром.
- Не обижайся! - добавляет он спустя мгновение. - Но идти надо сейчас. Нам этот информатор - живой и невредимый! - так нужен, что и сказать тебе не могу. Иди, а?!
Блондин бросает удивленный взгляд сначала на брюнета, потом на Николая Карловича, едва заметно кивнувшего, пожимает плечами и выходит из комнаты.
- Ну, и что ты задумал? - спрашивает Николай Карлович, когда за Петей поочередно закрываются две тяжелые двери.
- Новый командующий собирается посетить фронт у Саламанки... - брюнет наклоняется вперед и смотрит пожилому в глаза.
- Рискуешь, Федя, - качает головой Николай Карлович. - Если с командармом, не приведи господь, что случится...
- Прикроем, - брюнет по-прежнему смотрит собеседнику в глаза. - Ты это видел?
Он медленно, словно смакуя, извлекает из кармана пиджака и кладет перед Николаем Карловичем сложенный вчетверо лист бумаги.
- Ну, и что я должен был видеть? - Николай Карлович разворачивает бумагу, читает, снова складывает и кладет перед собой, прихлопнув тяжелой ладонью. - Н-да... замысловато и крайне рискованно, но если получится... "Интеллигент"... - качает он головой. - Да, тут по гроб жизни не отмоешься... Но риск, риск...
- Кто не рискует, тот не спит с королевой! - улыбается брюнет и, получив свою бумагу обратно, прячет ее в карман. - И пусть не говорят, что одним выстрелом двух зайцев не бьют. Еще как бьют! Только умеючи.
5.
Кайзерина Альбедиль-Николова
,
Эль-Эспинар, Испания, 13 января 1937
,
полдень
С утра было солнечно, но к обеду нагнало ветром туч, а там и заморосило вдруг, обещая лить долго и уныло. И сразу же заныло плечо...
"Н-да, баронесса, не носить вам больше открытых платьев! Или носить?"
В конце концов, можно встать над толпой и сделать оттуда, сверху, что-нибудь такое, что называют не comme il faut: почесаться где-нибудь, показать язык или выйти, к примеру, на люди с обнаженными плечами, одно из которых обезображено шрамом...
"Почему бы и нет?"
Где-то над горами ударил гром. Далеко, глухо, но недвусмысленно. И голова начала болеть.
"Не было у бабы хлопот, так... полезла воевать..."
Да уж, не было печали, так черти... подстрелили! Пустяковое, казалось бы, ранение. Пуля едва задела плечо, вырвав тонкий лоскут кожи - "моей замечательной бархатистой кожи" - но нет, не пронесло, как подумалось сразу после "происшествия", той же ночью.
"Той ночью ..."
Кажется, была такая песня... Нет, ничего, как говорится, не предвещало беды. Кайзерина той ночью сидела у медиков, только что обработавших ее пустяшную рану, пила с ними темное испанское вино, оставляющее на языке оскомину, курила и рассказывала анекдоты на четырех языках...
"Вот смеху-то было! Особенно утром..."
Утром Кейт проснулась в ознобе и холодном липком поту. В горле было сухо и горько, как в солончаках, губы потрескались, перед глазами все плыло. Кайзерина попыталась встать с кровати - ночевала она в соседнем городке, достаточно далеко от фронта, чтобы туда не долетали артиллерийские снаряды - попробовала встать, встала, но тут же и повалилась обратно, запутавшись в переставших повиноваться ногах.