Кайзерина Альбедиль-Николова, Эль-Эспинар, Испанская республика, 14 января 1937
,
вечер
К вечеру распогодилось, и на небе высыпали звезды. Большие, яркие... И настроение снова переменилось. Она поспала немного, почти сразу же по возвращении провалившись в жаркое забытье, потом проснулась, поела - как ни странно, "нагуляв" во сне аппетит - и снова поспала после того, как сестра милосердная сменила повязку на плече. Во второй раз проснулась уже ближе к вечеру, а боль-то почти и не чувствовалась уже, и слабость прошла, и в голове не звенело. В общем, как говорила одна питерская знакомая "опять свезло". Но все равно - береженого, как говорится, бог бережет - "накатила" полста граммов для поднятия тонуса и как проверенное временем обезболивающее, и, спустившись во внутреннюю аркаду второго этажа, закурила на свежем воздухе.
- Ну, как вы сударыня? - спросил, появляясь на галерее Алекс Тревисин. - Судя по вашему виду, отпустило. Я прав?
- Правы, - кивнула Кайзерина, подставляя лицо прохладному ветерку. Замечательно пахло апельсинами, мокрой зеленью, и варящейся на кухне кукурузной кашей. - Я что-то пропустила? Что там за шум был часа два назад?
- Транспорт с фронта... - интонация собеседника сказала Кейт даже больше, чем сами слова.
- Опять штурмовали Саламанку?
"Господи, ну когда же это все кончится?"
- Нет, - покачал головой Тревисин. - Это с юга. Наши, я так понимаю, попытались провести атаку с фланга, а Мола готовил там же свой удар - на прорыв в южный анклав. Произошел встречный бой, и, похоже, генерал
свою
задачу выполнил... А Гарсиа ударил навстречу, на Мериду и Касарес... Так говорят.
- Много раненых? - спросила Кейт, глядя вниз, туда, где сновали через просторный двор медсестры и санитары. Скорее всего, в операционной и процедурных кабинетах продолжали работать до сих пор.
- К нам поступило немного, всего тридцать девять. Остальные, как говорят, - в новый русский госпиталь и еще куда-то... Много. Угостите сигаретой, баронесса?
- Курите, поручик! - Кейт вынула из кармана пальто портсигар и протянула Алексу. - Что там наш юный друг Митрио?
- Дмитрий поправляется, - улыбнулся Тревисин. - Но ходить не сможет еще долго, и это его... Ну, скажем, это его сильно расстраивает.
- Бесится? - усмехнулась Кайзерина, представив себе юного краскома, волею обстоятельств не только оказавшегося в испанском госпитале, где кроме Алекса никто по-русски не говорит, но и с загипсованной "по самое не могу" ногой, что напрочь лишало лейтенанта РККА всякой свободы передвижения.
- Бесится, - согласился Тревисин и прикурил от старенькой, едва ли не самодельной зажигалки. - Спасибо, - чуть поклонился он. - Неохота, знаете ли, из-за такой безделицы возвращаться в "нумера", а курить, напротив, неожиданно приспичило. Такова несовершенная человеческая натура.
- Да уж... Но вы мой должник, Алекс, вы это понимаете? - когда хотела, Кайзерина умела быть весьма убедительной.
- Готов отслужить, - улыбнулся Тревисин.
- Тогда объясните мне, каким духом вас занесло в Испанию? - Кайзерине это было и в самом деле интересно, вот и спросила, наконец. - Ведь вы же царский офицер и должны быть антикоммунистом, я правильно понимаю? А тут... Ну, это не Россия, разумеется, но все равно... Содом и Гоморра... Народный фронт... красные знамена... И еще, почему у вас французская фамилия?
- Народный фронт, - кивнул Тревисин. - Красные знамена... - вздохнул он. - Французская фамилия...
Помолчал, затягиваясь, выпустил дым и посмотрел в небо, на звезды, прищурив внимательные серые глаза.
- Царский офицер... - усмехнулся он. - Не совсем так, баронесса, или вовсе не так. Я фронтовой офицер, в военном училище не учился, да и никогда, представьте, не видел себя офицером... О другом мечтал, к другому стремился. Моя настоящая фамилия Лешаков, и никакой тайны в этом нет. Тревисином я стал, когда завербовался в Иностранный легион. Так звали моего приятеля-француза. Мы с ним, знаете ли, в шахте вместе работали. Уголь добывали. Он... он погиб потом. Но вы ведь не об этом спрашивали.
Мой отец, царствие ему небесное, был машинистом паровоза. Не знаю, разбираетесь ли вы, Кайзерина, в таких вещах, но по тому времени машинисты были элитой рабочего класса. В профсоюз входили, правда, к революционным лозунгам относились весьма настороженно, поскольку жили очень и очень хорошо. Мне батюшка учебу оплатил, так что я на войну попал с университетской скамьи, студентом третьего курса юридического факультета. Стало быть, не из князей я, и даже не из баронов, хотя и мне своей родословной стыдиться нечего.
- Ужас какой! - воскликнула потрясенная его рассказом Кайзерина. - Они вам не дали даже доучиться!
- Кто? - встрепенулся Тревисин-Лешаков. - Ах, да, - кивнул он, понимая. - Царские сатрапы... Но дело в том, Кайзерина, что я ушел на фронт vol'noopredelyayuschimsya.
- Как вы сказали? - переспросила Кейт, хотя прекрасно поняла русское слово.
- Волонтером, - перевел Лешаков.
- Волонтером? - удивилась Кейт.
- А что вы удивляетесь? - Алекс загасил окурок в ржавой консервной банке, приспособленной госпитальными курильщиками под пепельницу, и снова посмотрел на Кайзерину. - Я был патриотом и верил, что все русские люди должны сплотиться против супостата, то есть против германцев и австрийцев. К тому же я был социалистом, членом партии социалистов-революционеров...
- Вы социалист? - вздернула вверх свои чудные золотисто-рыжеватые брови Кейт.
- Я социалист, - грустно улыбнулся собеседник.
- Но разве социалисты были не против войны? - спросила тогда она, хотя и знала, что это не так. Однако по "роли" вопрос просто напрашивался, вот она и спросила.
- Ультралевые были против, - кивнул, соглашаясь, Тревисин. - Коммунисты, большевики. А социалисты, я имею в виду настоящих социалистов, - лейтенант сделал многозначительную гримасу, - так вот социалисты, как ваши, так и наши, поддерживали свои правительства.
- Вот как... - озадаченно протянула Кейт. Такой поворот сюжета был ей весьма любопытен.
- Вот так, - подтвердил рассказчик.
- И что же дальше? - спросила она.
- Дальше... Я вас сильно затрудню, если попрошу еще одну сигарету?
- Да, бог с вами, Алекс! Берите, конечно.
- Я попал на фронт в июне шестнадцатого. Прапорщик военного времени, вроде нашего Дмитрия. Впрочем, Дима малограмотный по не зависящим от него причинам, я был образован гораздо лучше, даже и в военном смысле... - Лешаков остановился на мгновение, и Кейт смогла втиснуть в его рассказ новый вопрос.
- В каком смысле? И как это возможно? - спросила она.
- Видите ли, Кайзерина, нас совсем неплохо готовили на ускоренных курсах... Да и ведь нам не надо было, как полуграмотным крестьянским парням, все по три раза объяснять. Господа студенты, присяжные поверенные и инженеры, - мы простые воинские истины на лету ловили. Да и какие там истины? Профиль траншеи, возможности полевой артиллерии, использование складок местности? Все это не так уж и сложно... Но дело не в этом... В феврале семнадцатого я был уже поручиком, солдатский "Георгий" за храбрость, определенный род уважения и доверия со стороны, как тогда говорили, нижних чинов... И ведь я был членом одной из тех партий, что свершили революцию. В общем, я был окрылен, полон надежд... Мне казалось, что все теперь пойдет совсем не так, как было прежде. Что Россия? Она ведь великая страна, баронесса, что бы кто ни говорил... Так вот, я был полон надежд, предполагал... верил, что Россия воспрянет, сбросит с себя обветшавшие вериги кликушества и дворянской косности, и станет... Ну, не знаю, не помню уже, какой хотелось ее видеть, но, безусловно - великой, могучей, прекрасной и доброй к своим сыновьям и дочерям.
Очень скоро, однако, я понял, что дела идут совсем не так, как мне мечталось, и совсем не туда. В полковом комитете, куда меня избрали; в дивизионном, где заседал мой старый приятель подпоручик Глебов; в корпусном, куда я пару раз попадал с оказиями... Везде верховодили большевики и левые социалисты. Как-то так выходило, что они были энергичнее, напористей, беспринципней иных социалистов, да и солдаты сочувствовали им, слыша грубые и жестокие, но зато простые и доступные их разумению лозунги. Нас смяли, отбросили как мусор, и в какой-то момент я обнаружил себя посреди враждебного, охваченного штормом моря... Мне оказалось некуда идти, но так только казалось. Избегнув смерти в первые - самые страшные дни мятежа, я решил вернуться домой в Ярославль, предполагая пересидеть в провинции трудные времена. Разумеется, я ошибался. Мои предположения и планы были наивны, а большевистская революция, выплеснувшись из столиц, как лава из жерла вулкана, покатилась по стране, сея кровавый хаос. До Ярославля я по некоторым обстоятельствам не добрался, - что ничего, в сущности, не меняло, - и оказался в начале июня восемнадцатого в Самаре - это большой город, на Волге...