- Не надо! - взмолилась Кайзерина.
Ее охватил ужас, словно, то, о чем говорил Гашиш, происходило сейчас и с ней.
- Не надо!
- Как хочешь, - пожал он широкими плечами. - Но если не хочешь, запомни, у тебя будет время на один удар. Не коли! Ты не пробьешь ему грудь, да и живот пробьешь навряд ли. И потом, если не попала в сердце или печень, тебе все равно конец. Где печень, знаешь?
- Нет, - пролепетала она.
- То-то же! - поднял он указательный палец. - А бить надо так и так, - и тут же показал. - И все. Только нож, - Гастон назвал нож по-цыгански "шурином", хотя до этого говорил "наваж". - Только нож ты держишь неверно. Держать нужно так, - снова показал он. - А бить так...
***
- Ну! - обернулся к ней Вересов, пистолет был уже у него в руке.
- Баранки гну!
- ответила Кайзерина и одним коротким, но сильным ударом клинка, зажатого в руке обратным хватом, перерезала чекисту горло. Раз, и волна крови выплеснулась из широкой и глубокой раны. И ей оставалось лишь скользнуть вправо, чтобы не замараться, и обогнуть заваливающегося назад и хватающегося воздух руками "техника-интенданта".
- Браво, баронесса!
Она успела сделать буквально несколько шагов, миновала проем двери, вышла в пустую просторную комнату и...
- Браво, баронесса! - прозвучало ей в спину. - Славный удар, ей-ей! Работали проституткой в Марселе? Без резких движений!
Кайзерина и сама догадывалась, что резких движений делать не стоит...
- Ах, это вы, товарищ военврач! - сказала она, останавливаясь и плавно поворачиваясь к Володину.
- Руки, - предупредил "военврач", держа ее на прицеле.
- А что руки? - "удивилась" Кисси, рассматривая свои руки. Достать браунинг она не успевала, а у Володина в руке был какой-то длинноствольный пистолет. - И, кстати, дружку своему помочь не желаете? Он, поди, жив еще, но это ненадолго.
- Не заговаривайте мне зубы, баронесса, - усмехнулся в ответ Володин. - Я же врач, не забыли? Приятель мой до операционного стола не доживет, а вот вы еще поживете...
- Так я вроде бы умирать и не собиралась...
Кайзерина была совершенно спокойна. Умирать оказалось не страшно, но жаль. Жаль было Баста, жаль было и себя. И ребят жаль. Таню, Райка... Майкла... Но на то и война, не так ли?
- На каком языке вы говорили с техником-интендантом? - спросил Володин, подходя.
- А вы как думаете, господин чекист? - имело смысл вывести его из себя, хотя, если честно, на такую удачу Кайзерина почти не надеялась.
- Мне показалось, что вы говорили по-русски, - переходя на "великий и могучий", сказал Володин, пристально глядя ей в глаза.
- Я не понимаю, - холодно ответила Кайзерина. - Я ваших славянских наречий не разбираю.
- Хотите меня разозлить? - военврач продолжал говорить по-русски. - Не выйдет. А русский ты, сука, знаешь, и ты запоешь! - улыбнулся он мечтательно. - Ты так красиво запоешь, шлюха, так будешь просить прикончить тебя...
- Размечтался, - внезапно сказал по-русски красивый мужской голос, и в то же мгновение девятимиллиметровая пуля, войдя в правый висок Володина, вынесла ему почти всю левую часть черепа. - Говорун, понимаешь...
Кайзерина перевела взгляд влево и чуть не лишилась чувств. Там, с парабеллумом в руке, стоял Баст, в кожаном реглане с советскими знаками различия, и улыбался ей своей, совершенно бесподобной улыбкой.
"Баст... Я сплю?"
Эпилог
1
. Майкл Гринвуд, Фиона Таммел. Генуя, Королевство Италия, 20-21 января 1937 года
Вопрос Фионы прозвучал для Степана так, как будто кто-то подобрался к нему со спины и выстрелил прямо над ухом из ружья - сразу из двух стволов, то есть столь же неожиданно и почти болезненно:
- Кто ты, Майкл? - сказав это, девушка на секунду смутилась, закусив губу, но сразу же подобралась, вся, как перед прыжком в омут, и повторила. - Кто ты, Майкл? На самом деле?..
***
Потратив на дорогу от Аренцано до Генуи почти два часа, - ну кто же мог предположить, что в каких-то двух километрах от города, грузовик, выехавший на встречную полосу горной дороги, соберёт ещё пять машин? - Майкл и Фиона остановились в одном из отелей на via di San Bernardo, недалеко от Герцогского Дворца. После Турина, построенного по принципу римского лагеря с его геометрической планировкой, генуэзские улицы, казалось, могли запутать не только приезжих, но и коренных жителей. Если бы не толстенный том мюрреевского "бедекера", прихваченный Фионой, пришлось бы им колесить в лабиринте этого приморского города, пожалуй, до полуночи, не меньше.
Обязанности "штурмана" девушка исполняла с нескрываемым удовольствием и даже некоторым изяществом. Поминутно сверяясь с картой, она командовала "пилоту": "На следующем перекрёстке - направо ... Главное - не пропустить третий поворот ... Теперь - прямо, до собора, а потом - налево!" Матвеев с улыбкой повиновался. Его забавляла эта игра, тем более что можно было почти "выдохнуть" после нервного напряжения прошедших суток. Но только "почти".
"Мандраж" оставался на периферии сознания, как изредка мигающий сигнальный огонёк в дальней части приборной панели - не раздражает, но и хрен забудешь! - и такое сравнение насмешило Степана. - "Вот посиди целый день за рулём, всё начнёшь сравнивать с автомобилем... - покосившись на старательно изучающую путеводитель Фиону, он закончил мысль, - и даже девушек!"
Обустройство "гнезда" в номере отеля и праздничный ужин по случаю "новоселья", отодвинули "сигнальную лампочку" ещё дальше, и это не могло не радовать Матвеева. До полуночи - контрольного срока связи с Де Куртисом - оставалось всего четверть часа. Фиона, сбросив только туфли и жакет, дремала в кресле - уставшая и счастливая. Поцеловав любимую, в лоб, как ребёнка, Степан притворил дверь в спальню и вышел на балкон гостиной с сигаретой и бокалом вина.
"Градусов десять на улице, не больше, - подумал он, поставил бокал на перила и прикурил, прикрыв огонёк зажигалки от лёгкого и совсем не холодного, по ощущениям, ветерка. - Практически осенняя погода по британским меркам. Разве что не так сыро, несмотря на близость моря".
Интуиция говорила ему, да и внутренний голос подсказывал, что операция завершилась успешно, но... оставалось всего-навсего дождаться
последнего
подтверждения.
Степан не сомневался, что Федорчук, окажись он сейчас рядом, обязательно поправил бы друга. Сказал бы: "Не последнего, а крайнего!" И добавил бы, назидательно подняв указательный палец, своё излюбленное, на ту же тему: "Последняя - у попа жена"... видимо, в силу неизжитого армейского суеверия.
Непрошеные воспоминания заставили Матвеева сделать несколько глубоких затяжек и тут же отхлебнуть из бокала, смывая с языка табачную горечь вяжущей терпкостью вина, густого, с лёгким послевкусием влажной ременной кожи.
"Да, к вопросу о жёнах... оговорочка-то прям-таки по старику Фрёйду вышла: "Леди Фиона Таммел - моя жена!" - Степан тихо рассмеялся.
- Почти как у классика: "Майкл, куда ты торопишься?" А никуда. Никуда я не тороплюсь. Я просто очень хочу, чтобы это произошло. Нет, не завтра, но как можно скорее".
Сделав ещё глоток вина, Матвеев рассеянным взглядом смотрел на ночную улицу святого Бернарда, скупо освещённую редкой цепью уличных фонарей. Влажно блестящие после недавней мороси тротуары, украшенные редкими фигурами спешащих прохожих. Изредка проезжающие, шурша шинами и негромко тарахтя или урча моторами, - "Тут уж кому как повезло..." - автомобили. И вот, один из них, чёрный, блестящий свежим лаком словно рояль, квадратный "Лянча" "Августа", взвизгнув отсыревшими тормозами, остановился у поребрика, как раз напротив входа в гостиницу. Открылась левая задняя дверь, и на тротуар, почти не пригибаясь, вышел молодой господин в щёгольском светлом пальто и шляпе-борсолино. Приподняв набалдашником трости край шляпы так, что она сдвинулась на затылок, франт посмотрел в сторону балкона, где с бокалом в руке всё ещё стоял Степан.