что-то особенное
".
Я брежу? - спросил себя Ицкович, но уже знал, что это не бред и не сон. И главным доказательством этого факта, как ни странно, являлось то, что он взял, наконец, полный контроль над телом и психикой парня, что отражался сейчас в зеркале. Разумеется, это он - риттер хренов - еще пару минут назад активно засорял голову Ицковича немецкими идиоматизмами, которых Олег в жизни не знал.
Нет, увы, это не сон. Сон, возможно, был накануне. Вернее, ночью, когда, "накушавшись вволю", усталые и веселые они возвращались в гостиницу, сиречь, на набережную Herengracht, дом номер 341, где размещался вполне себе аутентичный амстердамский отель Ambassade. Теперь, просматривая этот "сон" по-новой, Олег отметил замечательное настроение, которое вдруг снизошло на всех троих. И дело было не только в "злоупотреблении крепкими напитками"... Что-то еще повлияло и на Степу, и на Витю, и на него самого. Что-то такое было растворено в сыром холодном воздухе...
Вероятно, это был грас, - грустно усмехнулся Олег и подмигнул отражению, у которого, судя по виду, характер был нордический, выдержанный, и который...
Самое смешное, -
подумал он с тоской.
- Что Юлиан Семенов, по-видимому, уже родился, и папу его, Сему Ландреса, еще не посадили. А вот Баст фон Шаунбург имел массу порочащих его связей, хотя и, бывал - иногда - беспощаден к врагам Рейха.. Как говорится, noblesse oblige, положение офицера СД действительно обязывало.
Н-да, дела, "ночь была"... - а вот эту песню сочинить еще не успели...
Ицкович подошел к окну и отдернул штору. Канал был, и был там, - где положено. И дома - те же самые - стояли на своих местах. Исчезли только антенны и тарелки спутникового телевидения, и машин припарковано вдоль канала на удивление мало, да и те больше похожи на экспонаты выставки технических раритетов.
Но как это возможно?!
Тише, тише! - Как маленькому ребёнку или впавшей в истерику женщине сказал себе Олег. - Как там этот истинный ариец говорит? Es ist noch nicht aller Tage Abend? Да, именно. Еще не вечер.
А вот ночью. Да, именно ночью, если, разумеется, ему это не пригрезилось. Вот там - Олег мог видеть из окна это место, что называется, невооруженным глазом - они вышли к каналу и, сворачивая направо, к мосту, наткнулись на неизвестно откуда возникшего на пустынной улице черного человека. Степа что-то спросил - Олег шел сзади и не слышал что именно - человек ответил, и тогда Федорчук повернулся к Ицковичу и сказал: Олег, это к тебе.
- Ко мне? - он даже не удивился, а черный человек подошел к нему почти вплотную и улыбнулся. А улыбка у смуглой Фани Ардан была такая, что дух захватывало.
- Ну, вот я тебя и нашла, - сказала она по-испански, хотя в поезде испанского, вроде бы, не знала.
- Но я же старый пень! - оторопело ответил Ицкович.
- Ну, какой же ты старый! - засмеялась чертовка и поцеловала Олега в губы.
Вот это и было последнее, что он запомнил.
Первым порывом было, что вполне естественно, бежать и кричать, "гевалт!" Но, к счастью, у Ицковича всегда были хорошие тормоза. Он экзамены в школе и университете сдавал "на раз" только потому, что в критический момент всегда успокаивался и впадал в состояние какой-то холодной отстраненности. Когда на все происходящее вокруг смотришь как бы со стороны и реагируешь не сразу, а "погодя", но на самом деле действуешь в режиме реального времени, только не дуриком и не с кондачка. Вот и сейчас, он сначала постоял у окна, прижавшись разгоряченным лбом к холодному стеклу. Постоял, подышал, с силой протягивая воздух сквозь зубы, поглазел на унылый городской пейзаж, затем, не торопясь - даже как-то лениво - закурил этот чертов Житан и пошел искать бритвенные принадлежности.
Разумеется, никакой электробритвы в вещах немчуры не оказалось. Зато у "нибелунга" имелся кожаный несессер со всякой хитрой мурой. Похожую Олег видел в действии лет тридцать с гаком назад - не считая кино - когда вот так же, и даже чуть ли не такой же золингеновской бритвой брился его покойный отец. А вот Ицкович опасной бритвой пользоваться не умел. Но, как вскоре выяснилось, немец в нем окончательно не умер, а лишь отступил в тень. Как только понадобился, так сразу и выскочил чертиком из табакерки, и, не мешая Ицковичу думать о насущном, споро побрил свою арийскую физиономию и даже не порезался ни разу.
"Как там было, в анекдоте? - ехидная мысль не отпускала в течение всего процесса. - Мужик, я тебя не знаю, но я тебя побрею".
- Гут! - сказал Ицкович вслух, изучив результаты "совместных" еврейско-немецких усилий. - Я бы даже сказал, зер гут! Как думаешь?
Но гитлеровец молчал. Или не хотел говорить с унтерменшем, или ему речь от ужаса отбило.
"А если я спятил?" - спросил у отражения Олег, машинально одеваясь.
Ну, что ж, тоже, между прочим, вариант. Шизофреники, как известно, вполне уверены в объективности той альтернативной реальности, в которой пребывают. Но Олег предположил, что в этом случае и стиль мышления у него был бы несколько иным. Но тогда что?
"Вот так, взял и провалился?"
Получалось, что именно так. Взял и провалился на...
"На семьдесят четыре года", - подсчитал Ицкович.
Возникал, правда, вопрос, один ли он сиганул из только что наступившего 2010 года в первое января 1936, или мужики "упали" вместе с ним? Однако Олег предпочел об этом дальше не думать. Исходить следовало из худшего, то есть, из предположения, что он здесь один и навсегда.
Олег тщательно завязал галстук, застегнул пиджак и остановился посередине комнаты, задумавшись.
"Ну, и куда вы собрались, господин фон Шаунбург? По бабам или в гестапо письмецо тиснуть?"
И тут до Ицковича, наконец, дошло: собственно "бабы" этого обормота, что достался Олегу в качестве "костюмчика", - совершенно не интересовали. Даже воспоминания о знакомых женщинах были у Баста какие-то усредненные, серые и как бы приглушенные, без ярких деталей, на которые так щедра память самого Ицковича. А вот молодых парней и подростков в доставшемся Олегу каталоге было, прямо скажем, многовато, притом, что все они чуть ли не из одного полена тесаны.
"Да, он же гомик, этот фашист!" - с ужасом понял Олег и начал лихорадочно проверять память Баста на предмет "сами знаете чего", а заодно и собственные реакции на личные воспоминания обоих. Но, к счастью, все оказалось не так страшно, как показалось в начале. Баст, сукин сын, так ни разу и не привел свою пагубную страсть в действие. Боялся видно. А вот воспоминание о том, как пару недель назад господин рыцарь исполнял свой супружеский долг, заставило покраснеть даже циничного Ицковича. И не только покраснеть.
"Ну, хоть что-то!" - с облегчением решил Олег, почувствовав шевеление в штанах, и тут же осознал, какой подарок сделала ему смуглянка "Фани Ардан". Ведь теперь ему снова двадцать шесть, и он крепок телом и хорош - "Ведь хорош? " - собой. И что такое отдышка - даже притом, что смолит напропалую "Житан" и "Лаки страйк" - знать не знает, и про то, что живот может мешать видеть собственные гениталии даже не догадывается.
"Это в активе, - остановил он себя, подходя к комоду и в очередной раз прикладываясь к бутылке. - А в пассиве..."
В пассиве, как ни крути, оказалось куда больше потерь, чем того, чему можно порадоваться.
Ицкович даже зубами заскрипел от боли, сжавшей вдруг сердце. Ударило в виски, хотя немецкое это тело даже не предполагало, что ему может стать так худо.