- Что такое? - спросил Луи-Виктор, останавливаясь и переходя с французского на "язык бошей".
- Прошу прощения, - повторил высокий крепкого сложения мужчина, одетый в брюки-галифе, заправленные в сапоги с высокими голенищами, коричневую рубашку с галстуком и каскетку. - Вам туда нельзя! Извольте пройти вокруг.
- Что за дела? - Луи-Виктор сузил глаза и подобрался, словно собирался драться.
- Туда нельзя. Вам придется, пойти в обход, - указал мужчина на другую тропинку, и Кайзерина увидела на его руке повязку со свастикой...
"Коммунист? Нет, кажется, все-таки социалист..."
- А что там такое? - вклинился в короткий, но обещающий быстро перерасти в скандал разговор, капризный голосок Нардины ди Паолис.
- Вам придется...
- Кто ты такой, чтобы указывать мне, что я должен делать? - Луи-Виктор говорил тихо, едва не шепотом, произнося звуки с холодным шелестом, от которого у Кайзерины мороз пробежал по коже. Это был "плохой", опасный голос ее мужчины, оружие сродни хищному лезвию навахи, которую де Верджи носил с собой, отправляясь в притоны Марселя.
Длинная фраза, но, по существу, одна простая мысль. Т
ы
-
ничто
,
я - все
. И поэтому я решаю здесь и сейчас, как и всегда, и везде, что делаю, чего хочу.
- Проблемы? - к преградившему им дорогу мужчине подошли еще двое, одетые в точно такую же полувоенную форму.
- Пойдем, Луи-Виктор! - Феликс Байш - сын одного из богатейших людей Лотарингии вмешался как раз вовремя. Настроение скандала, витавшее в теплом ароматном воздухе, легко могло быть стерто запахом крови.
- Пойдем! С нами женщины... а эти... господа... Впрочем, предоставим их своей судьбе... - Феликс улыбнулся, и напряжение неожиданно оставило Луи-Виктора. Он вновь подхватил Кайзерину под руку и повел в направлении другой аллеи, в парке было удивительно хорошо.
- Кто эти клоуны? - спросил Луи-Виктор, когда вся компания отошла на несколько шагов.
- Боюсь, что они не клоуны, - ответил закуривавший сигарету Феликс. - Это опасные люди, Луи, и они не остановятся перед применением насилия, тем более, когда охраняют своих командиров.
- Командиров? - задумчиво переспросил Луи-Виктор и, обернувшись, посмотрел на группу людей, собравшихся у большого черного автомобиля.
Кажется, они собирались фотографироваться. Во всяком случае, смотревшая в том же направлении Кайзерина увидела устанавливающего треногу штатива фотографа.
- Тот, что в форме и каскетке... толстый... Видишь? - начал объяснять Феликс, хорошо знавший немецкие дела, так как уже несколько лет жил в Мюнхене. - Это Эрнст Рём... Ну, что тебе сказать, Луи, он второе лицо в их национал-социалистской партии и командует этими, - кивнул он на охрану. - Это штурмовики... СА.
- Так мы, выходит, нарвались на самую верхушку... Гитлер тоже здесь? - спросил заинтересовавшийся Луи-Виктор.
- Не вижу... Но тот второй... Маленький, колченогий... Это доктор Геббельс... он депутат рейхстага и главный пропагандист их партии.
- А этот красавчик, рядом с депутатом, тоже какая-нибудь шишка? - спросила Нардина.
- Не знаю, - пожал плечами Феликс.
Вспыхнул с громким шипением магний... Кайзерина смотрела на трех мужчин, сфотографировавшихся около черного автомобиля и теперь что-то оживленно между собой обсуждавших. Третьего - оставшегося безымянным - высокого молодого мужчину, с интересным, можно сказать, красивым лицом и зачесанными назад темно-русыми волосами она определенно знала, хотя и никак не могла вспомнить откуда.
"Кто-то из родственников? Или он был в казино в Монте-Карло?"
Да, какая к черту разница! Он в любом случае, уступал Луи-Виктору, не мог не уступать, потому что быть лучше, чем ее мужчина не мог никто! И все-таки она его запомнила, этого "почти красивого" мужчину. Запомнила, а затем и вспомнила. Ночью. После ресторана, русской икры, нормандских устриц и шампанского "Пол Роже". После короткой, но яростной вспышки страсти - Луи-Виктор порвал Кайзерине чулки и чуть не вывихнул плечо, - после обжигающе горячей ванны... Позже. Потом. Ночью...
Они - Луи-Виктор и Кайзерина - сидели на полу, прямо на ковре, курили кальян, голландскую табачную смесь с опиумом, и пили "Моэт и Шандон" - ледяное, с лёгким цветочным привкусом - бывшее по возрасту старшее ее самой. И вот тогда, в тумане сладких грез перед внутренним взором Кайзерины снова появилось лицо высокого мужчины с темно-русыми волосами и голубыми, несколько холодными, но невероятно красивыми глазами.
"Голубыми? - удивилась Кайзерина. - Ах, да, разумеется!"
Разумеется, голубыми, поскольку у Себастиана фон Шаунбурга - "кузена Баста", ее, Кайзерины, не слишком близкого родственника по материнской линии, глаза действительно были голубыми, а волосы - темно-русыми. Именно так.
3.
Доктор философии Себастиан фон Шаунбург, VogelhЭgel
,
30 июня 1934
Выйдя из ванной комнаты, Шаунбург несколько мгновений постоял перед зеркалом, рассматривая свое сухое мускулистое тело. Кожа была безупречно чиста, и это ему понравилось. Он надел голубую рубашку, белые брюки и, мгновение поколебавшись, легкий светло-синий пиджак, но повязывать галстук не стал.
"Лишнее", - решил он, заправляя в нагрудный карман пиджака темно-синий платок.
Вместо галстука он повязал на шею платок того же темно-синего цвета. Получилось элегантно: в самый раз для регаты в Кенигсберге или ночного клуба в Берлине... Образ, мелькнувший в воображении, вызвал, однако, мгновенное раздражение, и заставил Себастиана поморщиться. Но, с другой стороны, не сидеть же целый день в костюме-тройке! Поди узнай, когда за тобой придут...
"И придут ли вообще..."
Возможно, Рейнхард не обманул. Может быть, это в его власти. Допустимо, что конфликт удастся разрешить мирными средствами
...
"Все в руках божьих..."
- Гюнтер, - сказал он старому слуге, спустившись на первый этаж. - Вы меня крайне обяжете, если заберете женщин и уведете их на день-два в деревню.
- Господин риттер...
- Оставьте, Гюнтер, - улыбнулся Себастиан. - Не вам мне это говорить.
- Я имел в виду другое, - старый слуга оставался чрезвычайно серьезен. - Мой племянник Аксель... У него есть грузовой автомобиль... фургон...
"Ну, что ж, план не хуже любого другого... Аксель довезет меня в фургоне мясника до австрийской, а еще лучше, до швейцарской границы, а в горах демаркационная линия настолько условна, насколько может быть в поросших густым лесом Альпах..."
- Спасибо, Гюнтер, - покачал он головой. - Это лишнее. Мое завещание хранится у доктора Кёне. Надеюсь, никто из близких мне людей не сочтет меня скаредным.
- Ну, что вы, доктор!
Это был хороший признак. Если старик перестал называть его риттером, значит ничто человеческое не чуждо даже таким обломкам минувшей эпохи, как он.
"Мир меняется, меняются и старые слуги".
- Спасибо, Гюнтер! - сказал он вслух. - Спасибо за все. А теперь, берите женщин и уходите, и, ради всего святого, не пытайтесь ничего сделать. Не обращайтесь к властям, и не вмешивайтесь в дела провидения!
Прозвучало мелодраматично, но что поделать, если голоса Шиллера и Новалиса сливались в его душе с музыкой Вебера и Шумана? Себастиан фон Шаунбург таков, каков есть, не более, но и не менее.
- Прощайте, Гюнтер, - сказал он и, не оборачиваясь, ушел в свой кабинет.
Там Себастиан открыл сейф, достал из него пистолет Люгера - тяжелое длинноствольное оружие, достойное немецкого рыцаря, - проверил, вставил магазин и дослал патрон в ствол. Теперь из пистолета можно выстрелить в любой момент, и это более чем устраивало Шаунбурга. Запасной магазин лёг в наружный карман пиджака. Еще утром он понял, что не будет стреляться, как и не ударится в бега. И то, и другое представлялось мелким и унизительным. Нет, если так суждено, он умрет - причем так, как придется, легко или тяжело, - но и беспомощной жертвой кровавых демонов не станет. Он будет стрелять до тех пор, пока обстоятельства не положат предел его мужеству.