"Машина..."
- Высокий...
- Насколько высокий? - слева.
"Ведь ОН высокий? Ведь так? О, да. ОН теперь высокий..."
- Н-ну, у меня были туфли на низком каблуке, - она пытается вспомнить, но перед глазами несется круговая панорама комнаты, смазанная скоростью и визгом разогнанного до высоких оборотов мотора. - Я... мне кажется... я не доставала ему до плеча...
- Метр восемьдесят, примерно, - предполагает капитан Паша справа.
- Да, возможно.
"Возможно... Скорее всего... Где-то так... Метр... и еще... почти метр... ОН..."
- Итак, он подошел к вам, - слева.
"А кто устроился на подоконнике слева? Знакомое лицо..."
- На кого он похож?
- Ни на кого.
- Можно предположить, что он француз? - из-за спины.
- Нет, - трясет она головой. - Нет. Если только не из Лотарингии или Нормандии...
- Значит, сразу видно, что немец, - кивает Штейнбрюк. - Типичный немец, не так ли?
"Сколько раз он ее об этом спрашивал? Десять, двадцать? И еще художник рисовал... два раза? Или, нет. Кажется, три... Или мне это только приснилось?"
- Или голландец, - говорит она, но губы и язык не слушаются, и горло способно, кажется, издавать только хрип. - Или... или бельгиец.
- Он хорошо говорит по-французски? - справа.
- Грамотно, -
отвечает она,
- небыстро, но... он ошибается... не часто, но... иногда. Достаточно, чтобы... И акцент...
- Акцент немецкий? - из-за спины, хлестко, угрожающе.
"Сукин сын! Выблядок!"
- Нет, еврейский! - выплевывает она вместе с густой слюной.
- А по-немецки он с вами говорил? - Штейнбрюк невозмутим, холоден, деловит. И предельно вежлив. Ни ругани, ни перехода на "ты", ничего...
- Нет, - выдыхает она с силой, пытаясь прочистить горло. - Ни слова.
- Вы сказали, что встреча произошла в Синт Амандус, - снова капитан Паша. - На какой улице?
- Не помню.
- А какую-нибудь другую помните? - вопрос уже слева.
"Пинг-понг! Туда-сюда, обратно... Тебе и мне... Тьфу!"
"Устрой истерику! - предлагает Жаннет. - Я бы..."
"Ты бы... УЙДИ!"
- Вы слышали вопрос?
- Да... Бругстраат... бруг - это мост, ведь так?
- Да, по-голландски это мост, - подтверждение приходит из-за спины, и сразу же шелест бумаги.
"На карте ищет..."
- Почему вы запомнили именно эту улицу? - а это снова Паша-капитан.
- П... потому что... Вы мне не верите?! Вы!!! Вы...
- Прекратите истерику! - властно, как хлесткой пощечиной... Штейнбрюк...
"Мразь!"
- Итак? - Паша-инквизитор.
- Там была улица Бругстраат, и... мост. Я подумала, это значит "Мостовая". И еще... я запомнила кондитерскую. Проходила мимо... открылась дверь, и на меня пахнуло теплом, ванилью, и еще кофе... Я хочу пить!
- Высокий, похож на немца, - говорит Штейнбрюк.
- Я хочу пить!
- Высокий, похож на немца, - равнодушно повторяет Штейнбрюк.
"Не сдавайся! "В Париже..." В Париже Эйфелева башня и... танго. В Париже..."
- Я хочу пить! Дайте, пожалуйста, воды!
- Высокий...
- Воды!
- Похож на немца.
- Во... Я не сказала, что на немца. Может быть, скандинав, бельгиец... Воды?
- Волосы? - слева, от окна.
- Дайте воды! Темно-русые...
- Может быть, каштановые? - гад из-за спины.
"Ну, ничего, сволочь! Когда вам будут отбивать яйца в НКВД, вспомнишь этот день!"
- Я хочу пить.
- Вы не ответили на вопрос.
"Мразь троцкистская!"
- Нет, не каштановые, - она сглатывает, но и слюны нет. - Темно-русые, волнистые... немного... Подстрижен коротко... Дайте пить... - глас вопиющего в пустыне - безнадежно, ясно - не дадут. А комната уже не вращается - плывет. Медленно, тягуче, как балтийская волна. Тянется...
- Он был без шляпы?
- Ч...то?
- Он был без шляпы? - пот заливает глаза, и в ушах гул, и непонятно уже, кто задает вопросы и откуда.
"Чудище стозевно, многолико... Но... Но в Париже... ОН... И танго... В Париже..."
- Нет, - трясет она головой. - Нет... Он был в шляпе... но когда мы зашли в кафе... В кафе... в кафе...
- Вы зашли в кафе, и он...
- Он ее снял.
- И вы увидели его прическу?
- Да.
- Где расположено это кафе?
- Не помню.
- Опишите место. Как выглядит кафе? Что напротив? Что рядом?
"Боже мой! Мой... мой... Голова... Вопросы, вопросы... тридцать тысяч одних только вопросов... Гоголь... Не помню, не знаю, где-то, как-то... Ну, чего вы все от меня хотите?!"
А время тянется, и комната то кружится в вальсе, то скользит в фокстроте, то мечется в танго. И хочется пить и в туалет. И умыться. Смыть пот с лица и тела. И кофе, и закурить. И... Да, и водка сейчас бы не помешала.
"Стакан!"
"Ты выпьешь стакан водки?" - ужасается Жаннет.
"Выпью..."
"А два?"
"А это уже анекдот, Василий Иванович! Уйди, а?"
"Мон шери! Расскажи им это... по-французски!"
- Почему вы смеетесь?
- Я? Я хочу пить. Можно мне воды? - спросила, описав в подробностях кафе, где ужинали с Бастом.
- Позже, - холодно останавливает ее Штейнбрюк. - Опишите еще раз этого господина. Все, что запомнили. Внешность, одежда, манера говорить...
"Баст... О, ты красивый мужчина, Баст фон Шаунбург. Сволочь немецкая! Бош! Шваб! Скотина... Фашист! Но да, красавец".
- Я хочу пить! - повторяет она после каждого очередного пассажа. - Вы слышите, я... хо... хочу... пить! Высокий, широкоплечий... Нет, не вата... Знаю. Женщины это видят.
"Отвлеки их, переключи..."
- Вот вы тощий. И плечи... узкие. А у Паши задница, как у бабы... А этот настоящий мужчина. Атлет! Дайте воды!
- А я хочу знать, почему вы нам лжете! - кажется, Штейнбрюк совершенно спокоен. Но это не так. Он уязвлен. Но ему это, как слону дробинка. А вот капитан Паша... Вот его она уела, таки уела! - Сопит! Но ведь все правда. Рыхлый, белый, и бедра широкие...
- Что случилось во время посещения Гааги? - слева.
- Что вам сказал резидент? - справа.
- На кого ты работаешь? - из-за плеча, перейдя на "ты".
"Но...
В танго, в парижском танго,
Я подарю вам сердце в танго,
А ночь синяя, и сладкое вино..."
***
Прессовали долго - больше суток - плотно, упорно, методично наматывая нервы на барабан, не жалея себя, и уж, разумеется, не жалея ее. Пережидали обмороки, - немного воды на лицо и пару глотков, когда из ее горла невозможно было уже извлечь ни капли голоса, но спать не позволяли, и расслабляться не давали тоже. Жали, выдавливая сознание, рвали жилы, пытаясь добраться до подсознания, которое расскажет им все. Но не били, это правда. Не пытали, хотя пытка бессонницей и жаждой...
А потом все кончилось. И ей дали уснуть. Упасть со стула на пол, свернуться калачиком на холодном пахнущем воском паркете и заснуть. А когда она проснулась, все было как прежде. И обед, и душ, и чистое белье, и разговор за чашкой чая, и в совершенно другой тональности.
Впрочем, чашек не было: стаканы в подстаканниках, самтрестовский коньяк - по чуть-чуть, для настроения - и папиросы "Казбек". И Штейнбрюк был теперь любезен и даже улыбчив и одет в штатское. А Паши не было, но зато в беседе участвовала женщина-старший лейтенант и тот "голос", что раньше подавал реплики из-за спины. Голос принадлежал мужчине - молодому еще, но с седыми висками.
- Надеюсь, вы все понимаете, - снова на "вы". - Это он? - Штейнбрюк открыл папку и выложил перед Таней три карандашных рисунка. Рисунки были хороши, ничего не скажешь. И Баст на них оказался вполне узнаваем.
"Вполне..."
- Да, конечно. Да, это он, - сразу на оба вопроса. Она взяла папиросу, и мужчина с седыми висками тут же чиркнул спичкой.
"Он ее, что все время в руках держал? Наготове? Какая дрянь эта ваша... папироса".
- Наши художники сделали рисунки с ваших слов. Слова разные, манера рисунка разная, а человек, пожалуй, один и тот же... Но главное... Впрочем, посмотрите на этот снимок. - И с этими словами Штейнбрюк выложил на стол большую фотографию, вставленную в картонное паспарту. - Есть тут кто-нибудь, кого вы знаете?