Судя по надписям на рамке, снимок был сделан в Германии в 1929 году.
- Ой! - вполне искренне удивилась Жаннет, увидев, знакомые лица. - Это же Рэм? А это Геббельс... Ох!
Около длинного и явно дорогого автомобиля стояли несколько мужчин. В форме был только Рэм, остальные, включая Геббельса и Баста, в штатском.
- Он?
- Да, - выдохнула Татьяна.
- Себастиан фон Шаунбург, - прокомментировал фотографию Штейнбрюк. - Старый член партии, не смотрите, что молод. Баварский аристократ, доктор философии... и сотрудник Гестапо.
- Ох! - у Татьяны не было слов, вернее, у Жаннет их не могло быть.
- Фигура, - сказала женщина. - Но притом, вечно в тени, в тумане.
- Непонятно только, почему он выбрал именно вас, и откуда знал, что говорите по-французски, - Штейнбрюк тоже закурил, но, чувствовалось - сейчас он просто размышляет вслух.
- Не знаю, - пожала плечами Жаннет. - Он сказал, понравилась... Может быть, действительно понравилась? - кокетливая улыбка с "упражнением для глаз": на кончик носа, на предмет, в сторону...
- Это он нам весточку подал, - усмехнулся не названный по имени мужчина. - Камешек в наш огород. Не хотите ли, товарищи, полюбопытствовать, откуда у меня такая осведомленность?!
- Похоже, что так, - согласился Штейнбрюк, выпуская дым из ноздрей. - И откуда бы ему так много знать?
- А если они вели Жаннет еще с Праги? - спросила женщина-лейтенант.
- Если бы у бабушки были яйца, - хмыкнул Штейнбрюк. - Был бы дедушка.
А Жаннет вдруг поняла, что весь этот обмен мнениями происходит отнюдь не в первый раз. Реплики разучены, а зритель один - она сама.
"Но зачем?"
"Затем, что, похоже, они нам... мне поверили и теперь готовят к операции..."
- Как считаете, Жаннет, - спросил, переводя на нее взгляд, Штейнбрюк. - Мог он вести вас от Праги?
- Не знаю, - "растерянно" пожала она плечами. - Я слежки не чувствовала. Мне даже в голову не приходило...
- Но это означает, что кто-то знал, про связника, и то, что связник - Жаннет, - сказал мужчина с седыми висками.
Ну, это, что называется, напрашивалось, да и Баст об этом с ней говорил. Но вот случая "вспомнить" про Питера Кольба у Жаннет все как-то не находилось.
- Ой! - сказала она и так "прониклась" ужасом Жаннет, что даже вспотела. И судя по всему, не только вспотела.
- Что с вами? - Штейнбрюк даже вперед подался. Получалось, что весь их фарс с допросом был пустой тратой времени. Что-то они все-таки упустили. А упустили они одну, но очень важную вещь. Они тянули жилы конкретному человеку - хорошенькой и несколько легковесной молоденькой французской комсомолке Жаннет Буссе, и все их штучки-дрючки выстроены были под ее очень специфическую психологию. Но откуда же знать товарищам из Первого отдела, что трясут они на самом деле зрелую русскую женщину, сильную духом и... да, стерву - когда надо, сформировавшуюся совсем в другие времена, да еще способную смотреть на ситуацию как бы со стороны. А это дает очень большое преимущество, даже если ты умираешь там, в этом долбанном кабинете Штейнбрюка от усталости и бессонницы и сходишь с ума от жажды и одиночества. Тебе плохо, погано, ужасно, но все равно, ты в стороне, а разговор-то идет с совершенно другим, заведомо более слабым, чем ты, человеком.
- Что с вами?
- Я вспомнила...
"Я, наверное, белая, как полотно..." - ну, что ж, если верить выражению глаз товарища корпусного комиссара, так и есть: белая. В холодном поту, и глаза, как у кокаинистки...
- Я вспомнила...
- Что? - ну, почти хором, хотя вслух говорил сейчас один Штейнбрюк, но показалось, что все хором выдохнули. Ведь они же ее наизнанку вывернули, вернее, думали, что вывернули.
- Когда он сказал, что это его каприз... Ну, то есть, когда зашел разговор, что я должна обеспечить связь...
- Я понял, - кивнул Штейнбрюк. - Дальше!
- Я сейчас вспомнила.
- Ну!
- Я спросила, а он говорит, может быть, я в вас влюблен. Нет... Не так! Нравитесь. Он сказал, может быть, вы мне нравитесь, или мне нравится, как вы поете!
- Поете?!
"Оба-на!" Вот как это выглядело и звучало!
- А вы поете? - недоверчиво спросил мужчина с седыми висками.
- Да, иногда... немного.
- А он? Он об этом откуда узнал?
- Вот я его и спросила! А он говорит, а мне, дескать, рассказал, Питер Кольб. Мол, помните такого?
"Что я несу - отстраненно подумала Татьяна - "Мне Карузо не понравился! - Вы таки слышали Карузо? - Нет, но тетя Соня напела".
- Черт! - сказал Штейнбрюк. - Всем молчать! Пожалуйста. Жаннет, кто такой Питер Кольб?
- Он... Парень, с которым мы вместе учились... в Сорбонне. Питер К... Кольб. Он эльзасец, вообще-то, и, по-моему, нацист...
- Так что ж, ты, мать твою!... Простите, Жаннет. Но почему, вы мне... нам... об этом ничего не сказали?
- А я только сейчас вспомнила... - Жаннет пару раз моргнула и вдруг заплакала. Слезы текли сами собой без всякого с ее стороны усилия. - Я... я... я все... все время боялась забыть... а... а пп... по-о-отом... вы-ы меня спра-а-ашивали... и я-а за-а-а-была-а!
- Прекратить! - скомандовал Штейнбрюк и быстро налил ей в рюмку коньяк. - Ну-ка, быстро! Взяла, выпила, успокоилась.
"Ага! Щас! Разбежалась и..."
Но и затягивать паузу было, в принципе, ни к чему. Поэтому, все-таки взяла дрожащей рукой рюмку, всхлипывая и сморкаясь, поднесла ко рту, едва не ополовинив по пути. Выпила, продолжая лить слезы, поперхнулась - что не диво - закашлялась, "брызжа слюной", как вся Антанта вместе взятая, размазала слезы и сопли по лицу рукой, пока Штейнбрюк не сунул ей чей-то носовой платок, еще пару раз всхлипнула под дружные уговоры успокоиться и начать работать, и наконец, закурила, "успокаиваясь".
- Я знаю... - сказала Таня, выдохнув противный табачный дым. - Мне... мне нет прощения... Я... Как я могла? Не знаю... Простите! Я не хотела...
- Успокойтесь, - каким-то усталым голосом сказал Штейнбрюк. - Рассказывайте...
"
Он умер или жив остался... -
Никто того не различал.
А Пушкин пил вино, смеялся,
Ругался и озорничал
".
***
"Ну и зачем весь этот балаган?" - весьма условно можно было считать, что вопрос задала эта маленькая французская... комсомолочка, время от времени разнообразившая внутренний мир Татьяны.
"Ума не приложу", - хмуро призналась она самой себе.
И в самом деле, зачем она это сделала? Разве только, чтобы выместить на Штейнбрюке и его опричниках свою бессильную злость. Но факт, Олег таких антраша от нее не ожидал, и даже, напротив, предостерегал от слишком сложных построений.
- Будь естественна и проста, - говорил он тогда в кафе. - Не усложняй. Все эти многоходовки пока не для нас. Нам еще учиться и учиться, как завещал дедушка Ленин. А там, в твоей конторе, те еще волки, запах крови за версту чуют.
Но бес попутал, и она замутила воду так, что самой, когда отошла, страшно стало. Однако вот ведь как бывает. Сделала глупость. Это факт. Провальную глупость! Это вообще-то тоже факт. А в результате добилась даже большего доверия, чем могла ожидать. И Штейнбрюк рассказал ей, что кое-что в словах фон Шаунбурга сильно похоже на правду - это он, разумеется, не товарища Ежова имел в виду, а товарища Кривицкого. Про Николай Иваныча даже взглядом никто не поминал, и она сама из себя дурочку строила - клялась, что не знает, о ком там немецкий национал-социалист ей рассказывал. Но вот голландскую газету с сообщением о самоубийстве тихого антиквара, Отто Оттович Татьяне показал, и объяснил, что даже у голландских полицейских возникли сомнения - и откуда бы ему это знать? - и наши кое-что раскопали.