Луи-Виктор был красив, высок и обворожительно мужественен. А еще он был весел и щедр, и не думал о завтрашнем дне. Он был легок на подъем, пил, не пьянея, и лгал, не отводя глаз. И еще его окружала аура тайны. Его секреты казались опасными, но поцелуи отменяли любые сомнения, а страсть сжигала страх. Но однажды...
"Если вдруг что-то пойдет не так..." - сказал он, глядя Кейт прямо в глаза.
"Если вдруг... Он что-то знал? Предчувствовал? Предполагал?"
Он назвал ей адрес и имя человека, и они поехали в Оперу. А через месяц его не стало, и Кейт оказалась вдруг одна-одинешенька в целом мире. Ее горе было огромно. Безмерно. Безысходно. А еще ей было страшно, горько и одиноко. И неожиданно не стало денег, и чтобы добраться до родственников в Зальцбурге пришлось продать бриллиантовый гарнитур, который Луи подарил ей на восемнадцатый день рождения. Она стояла в темноватом помещении ломбарда, смотрела, как работник заворачивает ее бриллианты в замшевый платок, и плакала. Ей было жаль расставаться с кольцом и серьгами, ведь их выбирал сам Луи-Виктор, но делать было нечего. Оставаться в Монако она не могла, а родственники... Родственники, как ни странно, ее возвращению не удивились, приняли "блудную племянницу" с великодушием старой знати, и уже через полгода Кейт стала "Екатериной" Альбедиль-Николовой...
"Бедная девочка..."
Ну что же, воспоминания о печальном опыте супружеской жизни не доставляли удовольствия даже нынешней Ольге-Кайзерине, не имевшей, к слову, большого - не говоря уже о счастливом - жизненного опыта. Что ж говорить о настоящей Кайзерине, успевшей сжечь два года своей короткой жизни в огне настоящей любви и подлинной страсти?! Коротко говоря, исполнение супружеского долга ничего кроме омерзения у Кейт не вызывало, и вызвать не могло...
"Ужас!"
Но к счастью, в момент заключения брака барон находился уже в том возрасте, когда изменения в "общем состоянии организма" происходят быстро и часто неожиданно. Так случилось и с Альбедиль-Николовым. Вот, казалось бы, еще вчера он был крепок и охоч до прелестей юной жены, а сегодня ему уже "никак не до этого". Так что на самом деле страдала Кайзерина не сказать что б очень долго, - хотя и страдала - а, спустя еще немного времени, смогла уже вполне насладиться своим положением замужней, но совершенно независимой женщины. Но это та Кайзерина, которая о Луи-Викторе старалась даже не вспоминать. Ей было слишком больно думать о "лучшем мужчине своей жизни", а боль - это именно та вещь, которой по возможности следует избегать. Она и избегала. И Ольга была с ней в этом вполне солидарна. Ей-то на что сдались эти "мучительные" воспоминания? Де Верджи ей никто! Не она была в него влюблена, не она сходила по этому "красавчику" с ума. Но, с другой стороны, именно Ольга могла без тени страха - так ей поначалу казалось - и без каких-либо "привходящих обстоятельств" припомнить и оценить слова покойного Луи-Виктора.
Адрес и имя
. Сказал ли он это просто так - для красного словца - или имел в виду что-то определенное?
"Возможно..."
Сейчас, по прошествии времени и, глядя в прошлое Кайзерины Кински трезвым взглядом Ольги Ремизовой, к словам "маркиза" де Верджи можно было отнестись и с большей серьезностью, чем сделала это однажды - много лет тому назад - взбалмошная красотка Кисси.
"Если подумать..."
Ольга выпила вторую порцию коньяка и сделала знак женщине, стоявшей у стойки, повторить. На нерве, алкоголь сгорал влет, а Кайзерине сейчас как раз требовалось пусть и небольшое - легкое, в "весе пера" - но настоящее, без дураков, опьянение.
"Итак..."
Итак, Ольга вспомнила слова Луи и решила, что "пожалуй, в них что-то есть". А поскольку нынешняя Кайзерина была уже не то, чтобы доподлинная Кейт Кински, но в то же время и никак не настоящая Ольга Ремизова, то и мысль у нее зачастую означала не только мысль, но и немедленное действие, чего ранее не замечалось ни за одной, ни за другой. А раз так, то
вспомнила, обдумала, решила и поехала
- вместилось в считанные часы. Однако затем, когда она была уже в пределах физической досягаемости, цель поездки вдруг показалась Кайзерине не такой уж убедительной, но главное, не настолько желанной, чтобы переться за ней к черту на кулички и притом рисковать...
"Риск".
Теперь цель поездки представлялась опасной, страшной и... неверной. Бог весть, кто ожидал Ольгу по адресу, указанному мертвецом, и ждал ли вообще. И, сидя сейчас в темноватом, запущенном кабачке на безымянной - для нее, Кейт, безымянной - улочке богом забытого французского городка, она не могла уже сказать с определенностью, хочет ли, чтобы по тому самому адресу ее все еще "ждали". Или лучше, чтобы забыли вместе с теми обязательствами, которые с ней, Кейт Кински, связаны. Ведь не факт, что тем людям - кто бы это ни был - так уж хочется расставаться с доставшимися им по случаю легкими деньгами.
"А почему, кстати, ты решила, что это деньги?"
Ответа на этот вопрос у Ольги, разумеется, не было. Показалось. Подумалось. Она предположила...
"Я... Мне показалось..."
Но мало ли что может примерещиться в сумерках?!
Впрочем...
"Двум смертям не бывать, не так ли?"
А в кармане пальто - в левом под соответствующую руку - лежал самозарядный "Вальтер ППК". Это был компактный вариант классического полицейского пистолета, но главное, Ольга была уверена, что без колебаний всадит 7,65 миллиметровую браунинговскую пулю в любого, кто решится покуситься на ее жизнь и...
"Имущество", - с кривой усмешкой, пусть и мысленной, закончила свои рассуждения Ольга.
После этого она выпила третью рюмку коньяка, расплатилась и вернулась в ожидавшее ее такси. А еще через четверть часа она звонила в колокольчик у старой выцветшей двери небольшого неухоженного особняка. Серый, потемневший от сырости - рядом протекала река - камень, два высоких этажа, черная сланцевая двускатная крыша, и темные, вероятно, зашторенные изнутри окна: не дать не взять тайный вертеп или укрывище ночных татей. Эжен Сю, одним словом, Дюма-отец и Андре Жид...
- Здравствуйте! - сказала Ольга, когда дверь, наконец, отворилась.
Перед ней в тени дверного проема стояла высокая костистая женщина неопределенного возраста. Впрочем, при всей неопределенности ей было никак не меньше пятидесяти. Вот было ли ей больше или меньше шестидесяти - действительно оставалось загадкой. Но не сорок, и уж тем более никак не тридцать.
- Я ищу мадам Скаррон...
- Кто вы? - это были первые слова, произнесенные открывшей дверь женщиной. Голос у нее оказался сухой и хриплый, но не в этом дело.
На вопрос следовало ответить, и ответить безошибочно правильно. Это было ощущение сродни наитию, интуитивное понимание "системы отношений", внезапно появившееся у Ольги.
- Я... Кейт... - сказала она. - Подруга Луи-Виктора.
- Долго же ты сюда добиралась... - женщина смотрела на Ольгу без гнева и удивления, она просто констатировала факт.
Пять лет. И в правду, долго. Но так сложились обстоятельства.
- Так получилось, - сказала она вслух.
- Пойдем, - никак не отреагировав на ее слова, женщина поманила Ольгу за собой и, закрыв за ней дверь, пошла, не оборачиваясь, куда-то в глубину дома.
Похоже, никого, кроме них двоих, в доме сейчас не было. Возможно даже, - во всяком случае, таково было мгновенное впечатление, возникшее у Ольги - что и в другое время здесь не бывает гостей, а постоянно обитает одна лишь мадам Скаррон.
Между тем, все так же молча, они миновали длинный темный коридор, поднялись по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж, и вскоре оказались в довольно большой, но страшно захламленной комнате. И тут мадам Скаррон сделала нечто странное, что, впрочем, тут же и разъяснилось. Она опустилась на колени у дальней стены комнаты, едва уместившись между старой детской коляской и огромными напольными часами в рассохшемся и лопнувшем в нескольких местах футляре красного дерева, и начала шарить длинными узловатыми пальцами по высокому плинтусу. Что она там искала и зачем, стало ясно через мгновение. Отчетливо щелкнул потайной запор и часть стены - деревянная панель размерами примерно метр на метр - отошла в сторону, открывая темный проем. Оказывается, стена не была сплошной, а за деревянными панелями имелось скрытое пространство. Тайный чуланчик или тайник, но истинных размеров "застенного пространства" Ольга оценить не могла: там было темно.