"Всем Самцам, - раздается в эфире на батальонной волне, - говорит Главный Самец, противник с фронта, огонь!"
И тут же справа, из болота, где прятались машины с противотанковыми ракетами "Тоу", и откуда-то сверху - из-за спины танкистов - на асфальтовую нитку шоссе, тянущуюся внизу по долине, с визгом и свистом сыпанули медлительные, словно шершни, тушки ракет. Олег как завороженный смотрел им вслед, но недолго. Двинулась башня, шевельнув стволом, и Ицкович увидел неизвестно откуда взявшуюся внизу на дороге колонну сирийских танков.
"Твою мать!" - мелькнуло в голове, пока он падал в люк и прижимался к окулярам эпископа.
- Дистанция тысяча семьсот. Огонь!
Ари стреляет - успев, видимо, навестись еще до приказа, - и тут же докладывается о готовности.
- Давай! - кричит Олег. - Давай! Давай!
Пушка стреляет. Один, два... серия!
- Меняем позицию!
Взревывает двигатель, танк дергает в сторону...
- Огонь! Огонь! - требует рация.
- Встал! - командует Олег. - Дистанция тысяча шестьсот. Огонь!
- Есть попадание! - кричит наводчик.
- Не суетись под клиентом, Ари, это уже второй пендаль!
Разрыв где-то слева, но в целом, сирийцы почти не обстреливают гору, им хватает проблем с болотом, которого они почти не видят.
- Огонь! Смена позиции!
Рёв танковых моторов и звуки разрывов сирийских снарядов броня башни приглушает, но Олег, конечно же, их слышит.
- Быстрее, кибенимат!
- Есть!
- Огонь!
Сирийцы поставили дымзавесу, но и без того головные танки колонны, от попаданий чуть не по дюжине ракет и снарядов в каждый, горят, добавляя к стелющейся серой пелене искусственного дыма свои черные, коптящие столбы...
Раанана, Израиль, 11 февраля 1
983
- Огонь! Огонь!
В эпископе черные дымы и осколки голубого неба... Пот заливает глаза...
- Смена позиции!
- Есть, смена позиции!
- Быстрее, Дани! Твою мать!... Встал... Рафи! Дистанция... Огонь!
И вдруг все кончилось. Было и не стало, словно телевизор выключили. Только сердце колотится в истерике, и пот заливает закрытые веками глаза. Темно, тихо. Почти. Где-то за окнами, по шоссе на Герцлию прошуршали шины...
"Ночь..." - Ицкович открыл глаза, посмотрел в потолок. Света уличного фонаря вполне хватало, чтобы видеть, не напрягаясь.
"Твою мать!" - он откинул одеяло, сел, спустил ноги на пол.
"И что теперь?" - На прикроватной тумбочке лежали часы, но толку от них - ноль. Иди знай, что они там показывают!
Олег собрал ладонью пот с лица, поморщился, ощутив под пальцами холодную липкую влагу, и, подтянув одеяло, вытер краем пододеяльника лицо насухо.
"Ночь на дворе..." - вот это уже бесспорно: тьму от света он отличать, к счастью, не разучился.
Ицкович встал, почти нехотя натянул спортивные штаны и чистую футболку - носить больничную пижаму он отказался наотрез - и как был, босиком, пошел искать приключений.
Коридор, пост.
"Все путем!" - успокоил он жестом вскинувшуюся, было, дежурную сестру.
- Сигареты у тебя, конечно, нет...
- Я не курю, - в голосе молодой женщины отчетливо прозвучали извиняющиеся ноты.
- Ладно, посмотрим, может, есть еще кто живой...
Ицкович вышел на лестничную площадку и остановился в задумчивости. Кажется, прошел всего ничего, а сломанная лодыжка начала давать о себе знать. Но с другой стороны... Снизу отчетливо пахнуло "свежим" табачным дымом, и это обнадеживало: кто-то там внизу явно травил свой организм.
"Можно на лифте..." - мысль показалась соблазнительной, но отчего-то неприемлемой.
"Обойдусь... - и он пошел по ступеням вниз. - Спускаться - не подниматься, не правда ли, поручик?"
"Обижаете! - подумал он на следующей площадке. - Какой же я вам поручик, если целый капитан? Или уже майор?"
Но, нет, кажется, очередным званием его не порадовали. Да и кому оно нужно, это очередное звание, особенно в нынешнем положении Ицковича.
"И смех... и грех... Мнэ?"
"Мнэ" - было особым вкусным словом, почерпнутым из книжки Стругацких про понедельник, что начинается в субботу. Кот Полуэкт, многозначное "мнэ", и все такое.
- Э... - сказал Ицкович, чтобы не молчать. - Не угостишь сигаретой увечного воина?
В затемненном по случаю ночи больничном холле, почти у самой лестницы сидела в кресле черноволосая девушка в белом халате и курила длинную ментоловую сигарету, запивая пахнущий мятой дым черным кофе из прозрачной стеклянной чашки. Вообще-то, по всем приметам, дамочка была докторицей, то есть, относилась в госпитальной иерархии к сонму полубогов, но ночь уравнивает шансы, не правда ли?
- Ментоловые будешь?
"И голос красивый..."
- Олег, - представился Ицкович. - Буду, спасибо.
- Держи! - она вынула из кармана халата пачку и протянула ее Ицковичу.
"И глаза... и губы..."
- Грейси, - она рассматривала его почти с откровенным любопытством. - А ты тот русский, который вытащил из танка весь экипаж?
- Да, - кисло ответил Олег. - Я герой, и это накладывает...
- Да, брось ты! - отмахнулась девушка. - Нормальный парень, но молодец, конечно!
- Был бы нормальный, спал бы дома, - Ицкович закурил, памятуя, что на безрыбье и рак рыба, а курить хотелось до невозможности. - Я присяду?
- Ты что, разрешения спрашиваешь?
- Нет, куда там! - отмахнулся Олег. - Это я так неуклюже заигрываю.
- Начинаешь, в смысле? - улыбнулась девушка.
- В смысле, уже начал, - улыбнулся и он.
- Ну, тогда не останавливайся, танкист, рули!
Вот так у них все тогда и началось. Не подорви палестинцы его танк в сентябре, не попал бы он в госпиталь Левинштайн в Раанане, не познакомился с Грейс, и вообще многое, если не все, пошло бы в его жизни по-другому. Впрочем, могли ведь и грохнуть, фугас был основательный - способный пришибить насовсем. Но на то и жизнь, чтобы жить.
"А о плохом мы больше думать не станем!" - решил той ночью Олег. - Зачем же мы будем думать о плохом, когда вокруг такие женщины ходят!"
2.
Младший сержант Виктор Федорчук, ДРА, 1981 год, май
Колонна втянулась в ущелье. Большая колонна: двадцать четыре КамАЗа, три бэтээра с десантом, кашээмка, восемь бээмдэшек - четыре рассредоточены по колонне, пара в авангарде и две замыкающих.
Авангард - две БМД-1 - шел метрах в пятистах впереди, сильно не отрываясь, притормаживая на поворотах, поддерживая связь непрерывно. Все по уставу, как положено, как инструктировали, но...
Колонну ждали. И дождались...
Фугас рванул под внутренней стороной правой гусеницы головной машины. Бээмдэшку подбросило взрывом, перевернуло на левый бок. Мелькнуло на мгновение развороченное днище, и семь тонн алюминиевой брони закувыркалось по десятиметровому, усыпанному крупными обломками скал склону, разбрасывая в стороны катки и расплескивая из пробитого верхнего бака горящую солярку. Вторая машина споткнулась на взрывной волне, получила порцию камней "в морду" и оглушающе звонкую пощечину двумя метрами стали разорванной гусеницы по острому скосу лобовой брони. Федорчук от удара слетел с сиденья и, врезавшись левой стороной лица в борт, на несколько секунд просто отключился. Боль пришла позже, когда он сообразил, что над головой ноги оператора-наводчика, а сам Витька лежит между кресел и сверху на него завалился Борька Семёнов, отделенный гранатомётчик, сидевший на соседнем десантном месте. Что это Борька, Федорчук понял по характерному "бляяяя", но новым толчком Виктора освободило от навалившегося груза. - Семёнова отбросило. Потерявший ориентировку механик-водитель, от "принудительного торможения" качнулся вперед, и невольно дожал педаль газа до упора - машина рванулась, пролетев сквозь огненный шар. Это их спасло. Из-за груды камней выскочил басмач с трубой РПГ, но опоздал - БМД успела отмахать на полной скорости добрых полсотни метров, когда реактивная граната пошла вслед. Но попала она не в ходовую или в башню, а в ящик с ЗИПом. Там и взорвалась. Машину еще раз тряхнуло. Леха Колотов - наводчик - развернув башню назад, дал не жалея очередь из спаренного с "Громом" пулемета. Басмач убежать уже не смог - куда тут убежишь - его ударило струей свинца, порвало, отбросило. Но Леха не успел порадоваться: он заметил пламя на крышке силового отделения, да и запах уже начал просачиваться внутрь корпуса.