Малиевский снимал и думал о том, что все это зря, что все зарежет редактор. Разве можно показывать на экране пилу-двуручку, этот дедовский инструмент?
Алексеев появился на делянке под вечер, когда сумрак вместе с морозцем потихоньку вползает в лес, цепляется за кусты, забирается в густой березняк и ольшаник, и снег, вязкий днем, начинает похрустывать под ногой. Никто не узнал директора. Он прошел по делянке, по пояс проваливаясь в снег, тяжело вытаскивая ноги. Вместе с ним шел Чудин и все что-то говорил, говорил. Директор молчал. Он остановился возле Васи Шмаринова, постоял, посмотрел, как неловко тот управляется с пилой, спросил у Чудина:
— Почему у вас люди работают без сапог?
— Так ведь это их дело. Позаботиться об себе надо было.
— Об себе, об себе... Сами-то вы о себе позаботились!
У Васи задергались губы:
— Не буду я больше здесь работать. Наговорили всякого... Лодочная станция, танцплощадка... А сами не могут даже водой обеспечить. Попить нечего. Переведите на тракториста, а то совсем уеду.
— Так, — сказал директор, словно точку поставил в Васиной речи. — Ну, а вот Чудин здесь пьянствует?
Вася сник, отвернулся.
— Не знаю. Я с ним не пил.
— Ладно, заканчивайте работу, выходите вон туда, на опушку, к бревнам. Соберемся все вместе, поговорим.
Директор пошел дальше по делянке, а вскоре один за одним потянулись к опушке люди с пилами и топорами.
Расселись на бревнах, где уже сидел Малиевский, перехвативший директорскую машину еще в деревне, погрузивший в нее аппаратуру, чтобы директор не уехал без него. Малиевский немного злорадствовал, представляя себе, как растеряется этот городской, кабинетный человек здесь, в лесу, в глуши, среди недовольных людей.
Было тихо. Казалось, сосны стряхивают с ветвей скопившееся там за день солнечное тепло, и оно невесомо сыплется вниз на людей. Очень спокойно было сидеть так на румяных сосновых стволах. Люди отдыхали от труда, от своих невзгод. Директор, видно, тоже отдыхал. Он снял шапку и сидел неподвижно, ждал. Но никому не хотелось первому начинать разговор.
Молчали долго. Наконец заговорил директор. Голос его зазвучал мягко, просто, в тон лесному вечеру.
— Совхозу нужен лес. Нужно пять тысяч кубометров, и причем сейчас, немедленно. Начнется сев, нам некогда будет строить. Вы, товарищи, сейчас на самом важном участке. Самом важном! Что нужно будет сделать? Увеличить заготовки леса вдвое. Я не вижу серьезных причин, которые помешают.
Все было обыкновенно в директорской речи. Много раз слышанные слова: «надо», «необходимо». Но почему-то они казались необычными. Директор не произносил речь. Просто он делился с людьми тем, что было очень важно для него самого. Все чувствовали это, и привычные, стертые слова наполнялись своим первоначальным, важным смыслом.
— Мне жаловались, — продолжал директор, — что нет точильного инструмента. Товарищ Суконцев, вы поедете со мной в совхоз, заберете на складе напильники. Теперь дальше. Достаньте блокнот и перепишите всех, кому нужны сапоги. Кому какой размер нужен, запишите. Сапоги будут. На делянке нет воды и горячего питания. Это не дело. Возьмем в совхозе лошадь и прямо из деревни будем возить обед в лес... Завтра придут первые тракторы за бревнами. Потом наладим круглосуточную вывозку. Газеты вам будут ежедневно доставлять трактористы... И чтобы была доска показателей. Слышите, товарищ Чудин? Вот. Гласность нужна, соревнование. Коммунисты и комсомольцы, после собрания я попрошу вас остаться на несколько минут... Ну, а теперь давайте, товарищ Чудин, вас народ хочет послушать.
Чудин встал, неуклюже свесив руки, сморщился, начал глухо:
— Это, что насчет пьянки болтают, это все лишнее. Я скажу, что приехали мы, тут вот снег по колено был — и больше ничего. Сам все наладил, все сделал...
— Почему, например, нет рукавиц у людей? — перебил Алексеев.
— Это действительно. Забыл.
— Ну, а сколько у вас народ на трелевке зарабатывает?.. Вот вы сколько заработали сегодня? — Директор обратился к сидевшему рядом с ним лесорубу.
— Так ведь откуда знать, товарищ директор, в том-то все и дело, что втемную работаем. Вот руки разодрал этими тросами, а какая норма, за что вкалываем — ничего не известно.
— Пьянку прекратить надо, — Тася вскочила вдруг, но тотчас спохватилась, подняла руку. — Разрешите мне...
— Пожалуйста.
— Трезвым не видим своего начальника.
Саня Суконцев весь сжался, услышав ее голос, крепче сел на бревне, ощутил ладонями его неживую жесткость. Ему показалось, что Тася сейчас скажет что-нибудь и о нем.