«Я все уже знаю, — говорит себе Сережин. — Теперь можно слезть и отправляться домой. Какая разница, сидишь ты в кабине просто так или двигаешь рычагами... В этом нет никакой разницы. Я теперь хорошо знаю, что такое труд тракториста».
И все-таки он не слезает с трактора и едет все дальше. Какое-то упрямство вдруг проявляется в нем, бессмысленное, тупое чувство противоречия собственным успокоительным мыслям. «Все равно, — твердит Сережин. — Надо попробовать...»
— Мы на стан до утра не поедем, — кричит тракторист. — Вам пешком придется...
Сережин машет рукой:
— Ничего, ничего...
Он долго сидит, напрягшись, поглощенный своей решимостью и упрямством. Он стискивает зубы, ему кажется, так легче сидеть. Трактор уже идет по загонке, плуги вспарывают землю. Сережин потихоньку взглядывает на тракториста. А тот — глядит на него. И тоже потаенно. Это случается одновременно. И оба вдруг улыбаются, попавшись, и сразу летит к чертям томительная официальность двух несхожих людей, сидящих близко друг с другом. Лицо тракториста вовсе не кажется Сережину таким суровым и чуждым, как минуту назад. Он видит вдруг рядом с собой одногодка, такого, как сам он, парня, тоже смущенного необычным соседством и готового к простому дружескому общению. Сережин видит и слышит иначе, чем прежде, трактор и степь, обрезанную горизонтом.
— Слушай, — кричит он трактористу, — дай я попробую повести...
— А ты умеешь?
— Нет... — Сережин произносит это «нет» не сразу, с заминкой, потому что сказать его означает открыться совсем, целиком, довериться трактористу, не оставить себе ни малой доли прежней спасительной официальности.
— Давай, — сказал тракторист. Сережин перелез через его колени.
— Сцепление выжимай... Вот за этот рычаг держись... — Поверх сережинских пальцев, обхвативших еще теплый стержень рычага, крепко сжимается толстопалая, жесткая пясть тракториста. Потом он ее разжимает, и Сережин остается один на один с идущим по его воле трактором.
Опять все становится не так, как прежде. Вовсе исчезает докучный треск дизеля, исчезает время, которое, казалось, нет сил пересидеть, является счастливое, властное чувство ответственности — за свои руки и ноги, причастные к рычагам, за свои глаза, прикованные к подвижной земле, идущей прямо под трактор.
Очень скоро показался конец загонки. Тракторист садится опять к рычагам, поворачивает машину, Сережин ждет, волнуясь, боясь, что его больше не пустят вести трактор. Но его пускают, и всю ночь, меняясь, они пашут с трактористом степь. Ночь не кажется длинной, к утру Сережин уже умеет переключать скорости, поворачивать вправо и влево. Его утрясло, укачало, болят руки, глаза, поясница, но все это забывается, когда он едет самостоятельно на бригадный стан и возбужденно разговаривает с трактористом. Разговаривать удивительно интересно и важно ему.
— Ну что, пожалуй, норму сделали? — спрашивает Сережин.
— Навряд ли, — отвечает тракторист. — Один бы я, конечно, сделал, а так все же, как ни говори, ты в первый раз сел. Вполне понятно.
— А помнишь, там, где мы еще в солонец запоролись, там земля помягче, можно было на третьей скорости гнать.
— Не-ет, на третьей залежь не возьмешь.
— Слушай, а что солдаты у вас совсем не работают? Только гуляют с девками?
Тракторист улыбается, машет рукой.
— Я тоже сюда пришел с армии. Суток семь отгулял. Растряс финансы — робить начал. На прицеп сел по первости. Тракторов еще не хватало. А приятель мой Федька Куницын — слышал, может? Он суток ...надцать гульнул. Дал прикурить! А теперь первое место держит по пахоте. Классный тракторист.
Сережин ведет трактор прямо к линейке, к другим тракторам, к людям, обступившим машины, к долговязому бригадиру. Все видят, как он, приглушив дизель, спрыгивает на землю и улыбается неосмысленно, не глядя ни на кого в особенности, а на всех разом. Потом он медленно, чуть заметно пошатываясь и волоча ноги, уходит куда-то в степь.
...В полдень Сережин совсем ушел из бригады. Ушел прямиком, бездорожно, чвякал ногами по волглой земле. Степь стала проще и ближе ему, и словно бы меньше с тех пор, как он шел по ней в совхоз.
— Подумаешь, — сказал он громко, — знаем мы, кто ее распахал. Всё знаем...
На станции он не пошел смотреть расписание. Сел на бревна, подставил лицо под солнце. Хорошо. Еще не ясно, что хорошо. «Надо ехать — значит, поеду, — думает Сережин. — А не поеду — пойду пешком. Кругом земля, небо, солнце и люди. Всякие люди. Такие, как я. Они всё могут. Я тоже могу. Все это сложно, но, в сущности, очень просто. Что меня тут остановит?»