К «итээру» Федор относил себя и девушку Тоню. Тоня ходила на работу в очках. Должность ее называлась: «записатель». Она жила в одной землянке с Федором. Больше ей жить было негде. Тоня кончила десять классов, поработала продавцом в магазине, захотела чего-то иного, с комсомольской путевкой приехала в глушь. На Рудное озеро.
Выпив с вечера яблочного вина, Федор Колотухин говорил утром Тоне:
— Все. Объявляем сухой закон. Клянусь честью.
— Да ну, — сомневалась Тоня, — прямо уж, сухой закон. Никогда я вам не поверю. — И понимающе, несмело улыбалась.
Тоня любила плавать по озеру на плоте. Плот сколотил отец Кешки. Это было суденышко без бортов, с острым носом, с ячеями для весел и сиденьем со спинкой. Вода в озере была зеленая. Синее небо вверху, желтое солнце. Синее с желтым сливалось в озерной воде. Зеленело. А может быть, эту зелень давал особенный рудный настой.
Тоня полоскала Федору трусы и майки. Так было заведено. Пела тихонько, чуть-чуть ворошила весла. Колотухин слышал в своей землянке каждое слово Тониной песни, стук весел... Вода сберегала звуки, катила их к берегам. Все озеро было как чуткая слуховая раковина.
Федор рисовал планшет, крутил арифмометр, считал зарплату себе, и Тоне, и Кешке — всему отряду. И думал. Примерно так:
«Что бы там ни было, надо завтра идти. Добить к воскресенью мензульную съемку... Если добьем, должна быть переработка. Клянусь честью, должна быть».
Федор снова крутил арифмометр. Отрадное дело — считать свою переработку, сверхплановый труд в рублях.
«Только бы дождь настоящий, только бы дождь, — думал Федор. — Прибило бы гарь, мы поднажмем — и все чинно в ряд».
А Тоня пела на озере. Или ругалась с Кешкой. Она его не брала на плот никогда. Кешка стаскивал сапоги, брючонки, черную с одной пуговицей рубаху, кепку, вопил хриплым басом: «У-у-у-й! Ва-а-й! Тону-у-у! Спаси-и-те!» Лупил ногами о воду, фыркал и плыл за Тоней. Вода согревалась днем лишь поверху. Чуть поглубже она леденила пятки и душу. И была, наверное, черной, кромешной.
— У-у-у-у! — вопил Кешка и раскачивал Тонин плот...
Иногда вместе с Тоней плыла постирать бельишко Капочка, жена Володьки. Володька ходил вечерами ставить «морду» в ручей. Нет-нет в прутяное жерло «морды» залезал хариус. А то и пара...
Капочка всегда говорила на плоту о Володьке. Говорила для Тони. Может быть, еще для себя. Уплывали они далеко, думали — их разговор не слышен. «...Володька, Володьке, Володьку». Озеро доносило Федору Капочкины сокровенья.
А раз Федор услыхал свое имя.
— ...Федор Гаврилович, — произнесла Тоня. Он сразу бросил крутить арифмометр. — Федор Гаврилович красивый. Не старый еще, а весь седой. Наверно, много переживал...
Федор поглядел в Тонино зеркальце, прислоненное к банке-подсвечнику. Увидел желтокожее, узкоглазое, крупное лицо с седой челкой. Староватое лицо. Подумал:
«Тридцать шесть лет. Спешат годочки. Клянусь честью, спешат».
Он вышел из землянки. Метнулась и хлопнула дверка. Просыпался мягкий песочек из щелей прогнивших, осевших стен. Федор вернулся за топором, быстро выбрал чурку в дровяном запасе. Обтесал ее легко и точно. Приладил у основания стены в землянке. Получился порожек — преграда песку, текущему на пол. Колышки сделал, заклинил, укрепил порожек. Полюбовался мгновение своей работой. Повеселел...
Мысли о годочках нарушились. Федор дошел до озера, вдохнул влажного, стынущего воздуха. Крепко пахло сосной, гоноболью, дымом. Подымался туман. Закатный бордюр истончился на небе, прижался к самой тайге. Пронзительно-желтый остаток дня, накаленный лесным пожаром, лимонный, не греющий...
Пели гуцулы. Казалось, поют они высоко, на Рудной горе или еще выше. Голоса звучали отрешенно от человеческих дел и забот. Вровень, созвучно с накалом заката, с холодеющим небом...
Близко слышались весла: Тоня и Капочка плыли домой.
«Да... — подумал Федор. — Попалась бы мне в землянку такая Тонечка лет десять назад...» — Он оглядел внимательно небо, понюхал дым, ползущий из леса, обругал поджигателя-деда и твердо решил: «Все. Хватит. Завтра идем на работу». Крикнул Тоне:
— Сбегай на двадцатый пикет за рейкой. Или завтра пораньше встанешь, сбегаешь. В шесть подъем. Капа, завтрак сготовишь к половине седьмого. В семь идем на работу. Чтобы все чинно в ряд...
Он вернулся в землянку, разделся. Тонкий мяконький слой жирка на животе и груди скопился недавно, еще не скрыл вкрадчивую могучесть Федорова тела. Ноги у Федора сухи, мускулисты и чуть косолапы.
Федор зажег свечу в изголовье. Он сбил для этой свечи специальную тумбу. Не мог не читать перед сном.