И вот первый день приема больных. Шевцов широкими шагами прохаживался от двери к иллюминаторам и обратно. Сестры стояли у стола и беспокойно перебирали лекарства. Один только Василий Федотович невозмутимо сидел под табличкой "Не курить" и попыхивал своей трубочкой.
И вот – робкий стук в дверь. Первый пациент! В амбулаторию, шаркая ногами, входит щуплый старичок в замшевом пиджаке и уже от порога тычет себе пальцем в сердце.
"Так, – быстро решает Шевцов, окидывая пациента профессиональным взглядом, – общий атеросклероз, гипертоническая болезнь, стенокардия, возможно – предынфарктное состояние…"
Пациент бормочет что-то невразумительное. С третьей попытки главный врач начинает понимать… Вчера в ресторане старичок облил свой пиджак супом и теперь просит вывести жирное пятно с груди.
Шевцов возмущенно встает с кресла:
– Мы не выводим жирные пятна!
– Разве это не химчистка? – удивляется старичок. Василий Федотович, Вера и Тоня бессовестно хохочут. Торжественный момент безнадежно испорчен.
Второго пациента Шевцов встречает подозрительным взглядом. Это лысоватый англичанин средних лет, с бесцветным лицом и мешками под глазами. Он почтительно обращается к Шевцову:
– Очень сожалею, сэр. Нельзя ли попросить маленькую таблетку от головной боли?
– Отчего же маленькую, можно и большую.
– О, вы слишком добры, сэр!
Больной вдвое старше доктора, и от этого "сэр" Шевцову становится неловко. Но это англичанин, а для англичанина врач – всегда "сэр".
– Присядьте, пожалуйста, я измерю ваше артериальное давление, – говорит главный врач. – Ого! Двести на сто двадцать, да у вас гипертония! Вам когда-нибудь измеряли давление?
– Да. Но доктор ничего не говорил мне. Доктора никогда не говорят – они не хотят, чтобы мы много знали… Мне назначали таблетки, сэр.
– Какие?
– Не знаю. В аптеке писали только, как принимать и сколько они стоят.
Больного осматривает Василий Федотович. Он прикладывает стетоскоп к впалой груди, оттопырив нижнюю губу, задумчиво трогает дряблый живот.
– Да-а… Гипертонический криз! Вера, приготовь магнезию, дибазол и – в лазарет!
"Бедный старик! – жалеет Шевцов. – Круиз! Такому только в тропики… Ему бы лежать неподвижно, а он на своих ногах за таблеткой…"
Входит третий больной – грузный, с багрово-красным лицом, тяжело переставляя свои слоновьи ноги. Амбулатория сразу наполняется ароматом виски.
– Хэллоу, док! – весело кричит он с порога.
– Хэллоу, – без энтузиазма отвечает Шевцов.
– Я здоровый парень, док. У нас в Техасе все такие. Я здоров от бедер и выше. Моя беда – мои ноги. Все, что я пью, стекает в них.
Он садится и вытягивает на середину амбулатории толстые, как бревна, конечности в полосатых брюках.
– Что же вы пьете?
– Оу, только виски! Как все у нас в Техасе. Но я разбавляю содовой, сэр! У вас прекрасное судно! Бьютифул! Я делаю прогулку, и в каждом баре – виски энд сода.
– Восемь баров – значит восемь стаканов, – невольно подсчитывает Шевцов вслух.
– Иес. Оу, я забыл! В ресторане тоже – перед едой.
– Это еще четыре стакана…
– Но я разбавляю, док! Я не враг своему здоровью.
– Вы слишком много пьете. Ваше сердце не справляется…
– Ноу, ноу! Сердце о'кей. Почините ноги.
– Послушайте меня…
Шевцову все же удается убедить техасца. Направляясь к двери, он бормочет себе под нос:
– Я много пью… О да! Пить надо меньше… О'кей! Значит, не буду разбавлять!
Снова стук. В узкую дверь входят сразу двое: широкоплечий, костистый немец и маленький, толстый англичанин – настоящий Джон Буль. Обоим под шестьдесят. Они враждебно переглядываются и вместе подходят к столу, за которым сидит Шевцов.
Здоровенный немец незаметно оттирает Джона Буля в сторону. Тот отступает назад и съеживается в углу на стуле. Немец сердито смотрит в угол.
Вера дает немцу таблетку, и он уходит. Тогда англичанин вскакивает со стула и грозит ему вслед пухлым кулаком. Потом подходит к столу и с пафосом заявляет:
– Мало мы с вами громили этих бошей!
"Вот именно, мы с вами", – думает Шевцов, снабдив Джона Буля пачкой таблеток от укачивания.
Утренний прием закончился без единой реанимации. Шевцов вышел из госпиталя и задумчиво направился к лифту. В дверях вестибюля он чуть не столкнулся с Ларисой Антоновой. Оба остановились смущенные.
После первой встречи у трапа Виктор сторонился насмешливой "Моны Лизы".
А тут еще этот половник проклятых щей, разбрызганный по всей кают-компании. Снисходительное молчание соседнего кресла было хуже всего. Уж лучше бы она открыто расхохоталась. А этот эстет, пассажирский помощник? Он даже взглядом не удостоил доктора! Черт бы их всех побрал, воспитанных-перевоспитанных…
Между прочим – это точно! – Евгению Васильевичу было тогда особенно некстати, что его окрестили щами прямо перед синими очами Ларисы свет Антоновой. Судовая аристократия в кислой капусте!
А эта Лариса не проста. И каждый раз – другая. То строгое лицо и холодный тон, то волнами шуршащее платье и русалочий голос, то, как сейчас, вроде даже смущенная… Попробуй разберись в ней.
У Антоновой вздрагивали ноздри, она часто дышала – по-девчоночьи пробежала по трапу. Черный галстук, как живой, выгибался на груди и похож был сегодня на вопросительный знак. Глаза у нее блестели. Виктору даже почудилось в них какое-то волнующее многоточие…
Виктор только вздохнул. Во всяком случае, в форме она уже не казалась ему такой опасной…
– Простите, – извинился Виктор и замолчал. Надо было что-то говорить, легкими, шутливыми фразами разогнать смущение.
– Ну как, Виктор Андреевич, уже познакомились с судном? – нашлась она первая.
– Признаться, еще не совсем – уж очень оно большое.
– Хотите я покажу вам теплоход? – предложила Лариса.
– Да, конечно! – поспешно согласился Шевцов.
Теплоход "Садко"- это плавучий город, обнесенный стенами своих бортов. Только на судне понимаешь, как несовершенна земля и земные города. Здесь все рядом и все твое с тобой: твоя работа и твой дом, сон, еда, отдых, сауна и спортзал, портняжная и сапожная мастерские. В этом есть что-то от общества будущего.
Жизнь судна лишена земной суеты и забот. Утром просыпаешься – ты уже на работе. Вечером заканчиваешь работу – и ты дома. Нет бессмысленно потерянных часов в транспорте, очередях в магазинах и столовых. Нет сомнений – куда пойти и что надеть.
По трансляции объявят, куда идти – в кино, клуб, на собрание или… на разнос к капитану. Скажут, что надеть: в холод – форма черная, в жару – белая, в тропиках – тропическая, на приемах – парадная. Здесь все неизменно, четко определено и заранее предусмотрено морским уставом.
Шевцова поражала неземная чистота на судне. Солнце, морской ветер и струи воды из шлангов выглаживали палубу. Ни пылинки, ни крупицы земли не оставалось на теплоходе.
Пассажирское судно было бы райским местом, если бы только на него не просачивались пассажиры…
Первые дни круиза пассажиры на судне как в глухом лесу. Они беспомощно бродят по палубам, сбиваются с пути, теряют друг друга и путают каюты. Появиться в это время в пассажирских помещениях в форменной одежде – сущее наказание.
Ларису и Шевцова, вышедших из лифта, тут же окружила толпа иностранцев. И сразу посыпались вопросы: где ресторан, где информбюро, где сейчас капитан? Два толстяка с потными лбами спорили, где нос и где корма. Каждый показывал в свою сторону. Сухая, как вобла, старушка с клюкой волновалась, есть ли в этих водах акулы. "Если и есть, тебе их можно не бояться", – подумал Шевцов. Тучная дама с километром цепочек, обмотанных вокруг шеи, подозрительно смотрела на Ларису и твердила, что вот уже полчаса не может найти своего мужа.
Смесь английских, немецких и французских глаголов, восклицаний и междометий оглушила доктора. Он вытер испарину со лба. Тем временем Лариса легко и непринужденно ответила на все вопросы и всех успокоила. Шум стих, и вестибюль перед лифтом опустел.
– Ловко вы с ними! – усмехнулся Виктор.
– Через месяц и вы так же будете…