Вадим Жуков выпрямился над пустым экраном второго локатора, сочувственно посмотрел на Круглова.
С главным помощником у Жукова были свои счеты. Главный недолюбливал Вадима неизвестно за что. Говорили, что за его рост, за красивые золотисто-рыжие кудри, за веселую улыбку, которую не могли вытравить никакие печали, – видимо, считал, что с такой внешностью стать дельным штурманом нельзя…
Грудинко по своей должности был шефом и наставником молодых штурманов. Пользоваться своей властью он не стеснялся, держался на мостике по-диктаторски и удивительным чутьем умел у каждого найти уязвимое место.
Пронять неунывающего Вадима ему было нелегко. Что касается Игоря, то одно насмешливое упоминание главного помощника об Атлантиде доводило Круглова до белого каления. Сухарь Грудинко и Атлантида – это было несовместимо. Не ему об этом рассуждать! А тут еще Ольга! "Что общего может быть у нее с черствым Грудинко?" – спрашивал себя Игорь.
– Для настоящего моряка женщины не существуют! – разглагольствовал главный помощник. – А вы? К одному в каюту зачастила портниха – наверное, каждый вечер примерки, а? Другой все вечера, вместо того чтобы читать лоцию, сидит в ночном баре, с Коньковой глаз не сводит, будто она ему икона.
– Что мы, не люди, что ли?
– Вы не люди – вы судоводители, понятно? Люди там, внизу, – он постучал каблуком по линолеуму палубы. – Те, кто с вахты сменился, кто отдыхает или развлекается сейчас. А у вас в голове вместо навигации одни… переживания!
– Зато вы у нас святой! – пробормотал Вадим.
– В моей каюте не бывает женщин!
Вадим промолчал, но его рыжие брови сдвинулись в глубоком раздумье.
Когда после ужина Вадим встретил Игоря, в его голове уже созрел план изощренной мести. И не случайно зашли друзья в каюту парторга. О таком щекотливом деле посоветоваться можно было только с ним – Лесков может отругать, но никогда не выдаст.
В каюте оказался доктор, и разговор перешел на другое. Вчетвером они долго гоняли чаи, дважды доливали пузатый самовар, говорили "за жизнь", слушали Сашины песни.
Когда Вадим и Игорь ушли – подошла их вахта. Виктор Шевцов тоже стал собираться "домой"- в свою каюту.
– Посиди, док, – остановил его Саша.
– Пора идти, вон на часах уже без пяти двенадцать. Тебе спать пора.
– Да не стесняйся, у меня рабочий день не кончился. Ты еще не последний посетитель, не думай…
И действительно, через пять минут в каюту постучались. В дверях появился Евгений Васильевич. В руках он держал большую черную сумку, наглухо застёгнутую на молнию. Пассажирский помощник был в синем спортивном костюме с вытянутыми локтями и коленями. Вид у него был растерянный, очки застряли на середине носа. Увидев доктора, он смутился еще больше и хотел было повернуть назад.
Лесков вовремя схватил его за руку и насильно усадил на диван. В сумке что-то зашуршало.
– Чаю хочешь?
– Да я, собственно…
– Значит, хочешь, – удовлетворенно произнес Саша, подставляя чистую чашку под носик самовара.
Евгений Васильевич вздохнул и послушно принялся пить чай. В сумке рядом с доктором кто-то заскребся и требовательно запищал. Шевцов вскочил с дивана и уставился на сумку. Пассажирский помощник поперхнулся чаем и попытался засунуть ее под диван.
– Ладно уж, Евгений, – мягко остановил его Саша, – открой.
– А?… – Евгений Васильевич повел очками в сторону доктора.
– Ничего, открой…
Как только молния открылась, из сумки высунулась круглая головка, покрытая бурым мехом, с большими ушами и смешным сморщенным личиком старичка.
Обезьянка, величиной с большую кошку, пружиной выскочила из сумки, схватила в горсть аэрофлотского рафинада – сколько поместилось – и, свернув кольцом длинный хвост, взлетела на полку с книгами.
Главный врач, который в каждом порту писал в декларации: "Обезьяны, попугаи – ноу, ноу", – заморгал, не веря своим глазам.
– Макака… – промямлил он изумленно.
Пока близорукие глаза Евгения Васильевича нервно бегали по каюте – с главного врача на обезьянку и обратно, – та ловко рассовывала в защечные мешки ворованный сахар.
– Э-это мартышка Кристи, – заикаясь пояснил пассажирский помощник и некстати добавил:- Она не кусается…
– Ну, знаете что! – вскочил с дивана главный врач. – Это уж слишком! Кто позволил разводить тут всяких… орангутангов?
Услышав свое имя, Кристи прыгнула с полки прямо на плечи хозяина, обхватила худую шею Евгения Васильевича цепкими лапами и прижалась к нему раздутой от сахара щекой.
– Нет, братья мореманы, это ля мур! – засмеялся Саша. – Глядите, какие нежности!
– Не понимаю, что тут смешного? – пожал плечами доктор. – Ведь держать животных на судне не разрешается…
– Да что ты так раскипятился, док? – перебил его Саша. – Пиши себе "ноу", да и все.
– Нет уж, извини, за здоровье команды и пассажиров отвечаю я, а не кто-нибудь. Да и что я вам мораль читаю? – повернулся он к Евгению Васильевичу. – Просто не допущу к работе с пассажирами, и все! Нет у меня для вас специального санпропускника.
– Ату его, док, ату! Посади его в изолятор! – захохотал Саша, откидываясь на подушки дивана.
– И это парторг, уважаемый на судне человек! – в сердцах развел руками Виктор Шевцов. Он бросил взгляд на убитое лицо пассажирского помощника и немного остыл.
– Ну зачем вам обезьяна? Для чего? Да и жестоко это – содержать живое существо в хозяйственной сумке! Честное слово…
– Да я ее в сумке только ношу, – тихо возразил нарушитель медицинской декларации. – А так она живет у меня в каюте, на свободе, и прекрасно себя чувствует.
– Откуда она взялась на судне? – устало спросил доктор, усаживаясь в кресло и чувствуя, что случай, говоря врачебным языком, безнадежный.
– Хотел я ее домой привезти племяннику в подарок – школьник он еще, в четвертом классе. Да она там такого натворила… Рюмки побила, штору оборвала и с карниза свалилась прямо невестке на голову. Решил я ее на карантинную станцию отвезти для наблюдений.
Притихшая на минуту Кристи вприпрыжку пронеслась по каюте и взобралась на рундук. В руке у нее был Сашин круглый будильник… Ее хозяин продолжал:
– Вышел я из дома в четыре часа утра, пока на улицах народу нет. Прицепил к ошейнику цепочку, посадил обезьянку за пазуху и пошел. Держу ее, а она кусается. Тут трамваи пошли. Я с ней в угол забился. А она снова вырывается. Выскочила и запрыгала по сиденьям. Я за ней. Она от меня. Добрался до карантина еле живой. Ветеринар ее как увидел и говорит: "Знаете что, вы обезьянку ведите домой. Мы ее лучше дома наблюдать будем". Я уж просил, упрашивал – никак. Куда податься?
Домой никак – невестка на развод подает. Ходить по улице не могу – замерз. Хорошо, ребята шли – пионеры. "У нас, – говорят, – еж в школе живет, в зоокабинете. Дай нам, дяденька, твою мартышку!"
Я, правда, отговаривал их. Но потом подумал – еж там есть… Это уже коллектив зверей, можно сказать. А коллектив – он воспитывает. Ладно, думаю, поживи-ка с ежом!
И что вы думаете? – Пассажирский помощник поправил очки и посмотрел на Шевцова. – На следующее утро – звонок в дверь. Директор школы стоит. "Ваш зверь?" – спрашивает. "Мой", – отвечаю. Сунул он мне в руку цепочку и бегом вниз по лестнице…
Жизни дома не стало. Невестка ругается, племянник уроки забросил. Соседи в потолок стучат, усыпите, требуют, ваше животное! А у меня рука не поднялась… Так вот мы с Кристи и стали жить на теплоходе. Пробовал я – в джунглях ее отпускал. Но прижилась она. Не хочет за границу…
Евгений Васильевич грустно вздохнул. Глаза его затуманились. Почуяв настроение своего хозяина, Кристи отложила в сторону будильник, уселась на колени к Евгению и обхватила его мохнатыми руками.
"Совсем как человек, – растрогался доктор и про себя решил: – Буду по-прежнему писать: ноу, ноу…"
Пассажирский помощник попрощался и ушел.
– Видал? – кивнул ему вслед Саша.
– А что такое? – не понял Виктор.
– Эх ты! А еще врач! – упрекнул его Александр. – Не видишь, что не в себе человек…