– Я вот тебе дам переводчиков! – грозится доктор Сомов. – Зря перед вами Виктор Андреевич распинался на профсоюзном собрании! Глаза у тебя не на том месте!
Шевцов, пряча улыбку, достает шприц и толстую иглу.
Потом входит пожарный матрос Алексеев, невысокий, с квадратными плечами и невероятно распухшей щекой. Он невозмутимо тычет пальцем себе в рот:
– Вот. Зуб мудрости. Вырвать надо.
– Откуда ты знаешь? Врачи говорили?
– Не говорили – вырывали уже. Аж два раза.
– Что же, его вырвали, а он снова вырос?
– Так я же не говорю, что вырвали. Я говорю – вырывали. Два раза.
– Где же это?
– А еще в армии, на Севере, военные врачи. Сначала капитан – вырывал, вырывал, не вырвал. Потом майор – тянул, тянул, тоже не вытащил. Два часа вырывали. А вы, доктор, кто по званию будете?
– Я?… Старший лейтенант запаса.
– Старлей, значит… Да-а, если б капитан хотя бы, – протянул он задумчиво.
Шевцов усадил матроса в кресло и оттянул щеку зеркалом. Рот почти не открывался. Где-то в глубине из распухшей десны выступал здоровенный кривой и желтый зуб. Главврач постучал по нему пинцетом. Больной подпрыгнул в кресле.
– Все ясно – периодонтит. Будем удалять.
– Сейчас прямо? – усомнился Алексеев.
– А что?
– Да мне это… еще письмо написать надо.
– Ну напиши, если срочно.
– Завещание, что ли? – засмеялся Василий Федотович, отодвигая нарезанные стопкой электрокардиограммы. – Ты не дрейфь, – внушительно произнес он, – там тебе в армии сухопутные врачи тащили, а тут будут морские, понял? А то сравнивает тут: "капитан", "майор"…
– Василий Федотыч! – улыбнулся Шевцов. – Так, может, вы и займетесь зубиком-то?
Терапевт гордо вскинул голову:
– Извините, коллега, не мой профиль. Я, как вы знаете, специалист по внутренним болезням.
– Ну что ж, в таком случае я удалю коронку, а уж вы – корни…
Василий Федотыч закашлялся, возмущенно замахал рукой и полез в карман за своей почерневшей трубкой.
Ровно через час Алексеев снова втиснул квадратные плечи в зубное кресло, крепко сжал подлокотники и разинул рот.
Вера подала главному врачу шприц с длиннющей иглой. Глаза у Алексеева округлились…
После укола Алексеев еще Минут десять сидел в кресле, ощупывая себе шею и затылок, уверенный, что игла проткнула его насквозь, и криво улыбался одной щекой.
Удалять зуб щипцами не стоило и пытаться – щипцы не влезали в сведенный контрактурой рот. Шевцов вспомнил про старый инструмент устрашающего вида, который, валялся где-то в ящике стола. Инструмент этот – щитовидный элеватор Леклюза – был как две капли воды похож на чуть уменьшенный солдатский штык. Похоже, предшественник Виктора колол им грецкие орехи.
Когда сестра простерилизовала элеватор, Шевцов подошел к креслу, держа тазик с инструментом за спиной, чтобы не напугать бедного Алексеева. Но стоило ему взять "штык" в руку, как побледневший больной закатил в ужасе глаза, замычал что-то и стал рваться из кресла.
Но было поздно. Штыковой элеватор, сжатый сильными пальцами хирурга, глубоко вошел между больным и соседним здоровым зубом. Пот проступил у Алексеева на лбу. У Шевцова тоже защекотало между лопатками. Наконец очень медленно, со скрипом и скрежетом – как ржавый гвоздь из старой доски – зуб мудрости стал выползать из своего ложа. При этом он все больше загибался куда-то назад, обнажал корни, похожие на кабаньи клыки. Еще дрожащей от напряжения рукой Виктор прихватил зуб пинцетом и вынул его изо рта.
Алексеев, все еще с открытым ртом, недоверчиво смотрел на зуб.
– И все? – разочарованно протянул он.
Больше всех был доволен Василий Федотыч:
– А ты думал, мы два часа тянуть будем, да? Морские врачи – это тебе не сухопутные, понял?
– Понял, – грустно вздохнул Алексеев. Похоже, его расстроила погибшая репутация "неудаляемого" зуба.
Вера опустила зуб в пузырек со спиртом – ой и впрямь был диковинным.
– А куда это вы его прячете? – пробурчал Алексеев сквозь оставшиеся зубы.
– Как куда? – удивился Шевцов. – Повезу в военкомат. Может, звание присвоят – майора или хотя бы капитана…
Больной ушел. Доктор Сомов уселся поудобнее и закурил трубку.
– Надо сказать, однако, что и морской больной сильно отличается от сухопутного, -задумчиво произнес он. – Я, помню, службу начинал фельдшером на подводной лодке. Стояли мы у пирса. Пришел раз ко мне морячок с пневмонией. И должен был я ему непременно поставить банки. Банки эти я теоретически изучил и знал, как вату зажигать и как там этот вакуум создается. Одной только мелочи не мог вспомнить, – он вздохнул и потер пальцем лоб, – чем перед банками спину смазывать… Я, значит, морячка раздел – здоровый парень! – Федотыч посмотрел вокруг с сожалением. – Сейчас таких нет. Уложил я его на топчан, все приготовил, а спину спиртом натер, не пожалел. Моряки все же спирт уважают. Да-а, взял я банку, вату зажег, подношу к спине. А спина-то как вспыхнет голубым пламенем! Так прямо вся спина и загорелася…
Морячок мой выскочил из госпиталя, да как кинется за борт! А дело было в декабре. Ну, вытащили его, конечно. Все ничего. Только я от него три дня в изоляторе прятался, потому что уж очень он здоров был.
– А как пневмония? – спрашивает Вера и изо всех сил делает серьезное и сочувствующее лицо.
– Пневмония? Прошла! С одного раза как рукой сняло. Вот что значит банки, а вы говорите – не помогают…
В амбулаторию вошла Тоня, – между колпаком и маской виднелись только щелки улыбающихся глаз.
– Виктор Андреич! Англичанку и боцмана перевязала, у них все в порядке. Аня Андреева просится "домой", в каюту, можно?
– Подожди, давай ее рану посмотрим, – сказал Шевцов, надевая маску.
Заканчивается круиз. Теплоход идет к берегам Европы.
Сегодня – прощанье. Снова капитанский коктейль и прощальный обед в честь пассажиров.
Офицеры опять выстраиваются на сцене. Играет за спиной оркестр. Накрыты столы. Стоят официанты с подносами, уставленными рюмками. Мимо строя чередой проходят пассажиры – все шестьсот. Они благодарно улыбаются и изо всех сил жмут руки каждому – шестьсот раз.
К концу коктейля правая рука у главного врача немеет и опухает.
В 19.00 прощальный обед – по-английски, а по-русски это уже ужин.
При всех регалиях доктор Шевцов входит в ресторан. Пассажиров еще нет. В центре зала накрыт капитанский стол.
Белоснежные пирамиды салфеток, блеск хрусталя и начищенного серебра придают ему торжественный, официальный вид. В кресло во главе стола может садиться только капитан или его главный помощник. Остальные места для гостей.
По залу ходит администратор ресторана Лариса Антонова – в строгом вечернем платье, с прической, – останавливается у столов, проверяет сервировку. Она хозяйка зала. Лариса издали улыбается Шевцову.
Официанты сегодня в национальных костюмах. Сверкают шелком расшитые косоворотки ребят, яркие сарафаны девушек. Главный помощник Борис Григорьевич Грудинко одергивает свой смокинг в ожидании гостей. Это тоже работа, и нелегкая – торжественный обед.
Рядом с капитанским столом вытянулись официанты, Дима и Олег, и винный стюард Иван Донцов – красивые, рослые парни. Они будут в шесть рук обслуживать почетных гостей капитанского стола.
Официант пассажирского лайнера должен быть сильным, обаятельным, ловким, терпеливым, вежливым, всегда улыбаться, знать названия всех блюд на трех языках, уметь принять заказ даже у глухонемого, прекрасно владеть техникой сервировки и обслуживания. Он должен носить на кончиках пальцев пудовые подносы; держа за донышко ледяную бутылку шампанского, разлить ее в двенадцать фужеров – без дрожи в руке и не пролив ни капли. Не меняя радостного выражения лица, приносить одному и тому же пассажиру два первых, три вторых и четыре третьих блюда, не считая холодных закусок и мороженого. Он должен пробежать с подносом десять километров без одышки и – упаси бог! – без капли пота.
Шевцов подходит к столу. Главный помощник бормочет себе под нос какие-то фразы, тосты;- приветствия на английском и немецком – готовится к приему.
– Будет еще и французская пара, – качает он головой, – заболеть бы, что ли? – улыбается Грудинко.