Ольга отпирала дверь в бар, когда за ее спиной вдруг засвистел и ворвался в вестибюль ветер и с грохотом захлопнулась дверь на открытую палубу. Оля вздрогнула и обернулась. С палубы в вестибюль, придерживая рукой тяжелую дверь, ввалился Игорь, веселый и взлохмаченный, в синем спортивном костюме.
– Ну и ветер, – виновато пробормотал он, увидев Ольгу. Потом, спохватившись, повернулся вполоборота, пряча левую щеку – на ней была свежая царапина.
– Ой, что это? – испугалась Оля.
– Так, поцарапался… – смутился Игорь.
– Идем в бар, там аптечка есть. Я тебе йодом смажу…
Оля открыла стеклянный шкафчик с красным крестом, достала пузырек йода, вату и осторожно прикоснулась к ссадине. Игорь поморщился – щеку защипало.
– Больно? Давай подую. – Она надула щеки и потянулась к царапине…
Океанская волна ударила в борт. Теплоход накренился. Ольга покачнулась и потеряла равновесие. Игорь подхватил ее под руки, и, вместо поцарапанной щеки, она встретила его горячие, сухие губы. Оля Конькова не знала, была это качка или что-то совсем другое, что прижало их друг к другу. Остановилось дыхание, сладко занемели сдавленные губы и закружилась голова.
– Глупый драчун, – прошептала она, отрываясь от Игоря и опуская залитое краской лицо…
На следующее утро первым на прием в амбулаторию пришел официант Пенкин – просить освобождения. Левый глаз заплыл здоровенным синяком, нос распух.
– Вот, – осторожно дотронулся он пальцем до глаза, – освободите от работы…
– Почему? – удивился главный врач.
– С таким видом работать в баре? – мрачно пробурчал официант.
– Не знаю, как в баре, а в прачечной вполне можно! – Шевцов встал и подошел к двери: – Следующий!
Теплоход медленно поднимается вверх вдоль цепочки Малых Антил, и океан каждый день приносит по острову.
Мартиника! На берегу врезанной в середину острова бухты – белый пыльный город, Форт-дю-Франс. Французский язык чернокожих полицейских и таможенников, французская вежливость.
Бартоломео, "первого в мире санитарного инспектора", нет – куда-то уехал. Узнать точно, куда, доктору Шевцову не хватает познаний французского языка. Но заочное знакомство с ним сослужило свою службу.
Желтый флаг спущен, выход на берег разрешен.
Главный врач стаскивает белую форму, надевает шорты и соломенную шляпу и торопится к трапу. Перед ним по узким ступенькам вышагивают длинные ноги пассажирского помощника. Вслед за ними, изгибая трап дугой, сходит на берег директор ресторана. Осадка судна сразу уменьшается.
Шеф полиции Жофруа – друг Бартоломео – ждет их на причале. Он делает повелительный жест в сторону вереницы таксомоторов, поджидающих пассажиров. Подъезжает белый "рено" с опущенными стеклами.
Жофруа, согнув толстую шею, долго и строго инструктирует шофера, потом жестом приглашает офицеров "Садко" в машину. Они садятся: пассажирский помощник и главврач – позади, директор – на переднем сиденье. Водитель почтительно смотрит на его живот. На причале шеф полиции виртуозно вращает своим жезлом, останавливая движение, и отдает им честь. Можно ехать.
Таксер, его зовут Жан, медленно трогается с места и на черепашьей скорости выезжает из порта. Шоссе сворачивает на север и поднимается в горы. Шофер осторожно, как стеклянную, ведет машину. Стрелка спидометра прилипла к 30 км.
– А что? – удивленно спрашивает директор. – Быстрее ехать она не может?
– Извините, месье, – почтительно отвечает водитель на местном диалекте. – Она может, я не могу.
– Почему??
– Шеф полиции предупредил, что я повезу важных персон, больших боссов! Он сказал, что за один волос упавший с вашей головы он снимет все мои волосы гильотиной!
Переднее сиденье затрещало, и стекла автомобиля задребезжали от смеха.
– Ха-ха-ха! Тонкий юмор! Ну, молодец шеф! – в восторге воскликнул директор.
Евгений Васильевич как мог успокоил бедного Жана. Быстрее замелькали по сторонам шоссе стройные пальмы, банановые рощи, деревья какао, касторовые, хлебные деревья, заросли бамбука.
– Живут же люди! -позавидовал Дим Димыч. – Вся жратва в готовом виде растет!
Мартиника суше, чем Тринидад. Зелень вокруг без синеватого блеска, с желтизной, трава опалена солнцем. Горная дорога все круче поднимается вверх. Нет ни одного метра прямого полотна. Повороты, повороты, беспрерывный визг шин.
В горах прохладнее. В опущенные стекла рвется ветер. Справа земли нет. Далеко внизу в легкой дымке лежат зеленые долины. Мелкие камни вылетают из-под колес машины и беззвучно падают в пропасть. На севере над окрестными горами высоко поднимается одинокая вершина с крутыми склонами.
– Это Мон-Пеле, вулкан, – поясняет водитель. – Он живой, он не спит! В тысяча девятьсот втором году было страшное извержение. Видите домики внизу? Это город Сен-Пьер. Во время извержения все его жители погибли… Все, кроме одного. Вы знаете кто это был? – Жан смеется. – Это был преступник, осужденный на смертную казнь. Он сидел в подземелье, в темнице.
– "Бананы ел, пил кофе на Мартинике", – мурлычет директор.
Кофе на Мартинике они все же попробовали…
На обратном пути "рено" затормозил у небольшого кафе на перекрестке дорог. Перед кафе – открытая терраса. С террасы замечательный вид на горную речку, водопадом ниспадающую в глубокое ущелье. Над водопадом клубилась водяная пыль и висела хрустальная радуга.
За стойкой у кофеварки стоял хозяин – мулат с бритой головой, в очках. В углу за банкой "кока-колы" сидел пожилой негр в заплатанных джинсах и с потертым банджо в руках. Больше на террасе никого не было.
Офицеры позвали с собой водителя Жана и заказали на всех кофе.
– Мы хотим местного кофе, кофе Мартиники, – объяснил Евгений Васильевич на французском.
Хозяин удивленно поправил очки.
– Местного кофе в продаже нет… Туристы никогда не спрашивают его. Бразильский, самба, мокко – пожалуйста! А местного нет.
Тем временем негр с банджо подошел к их столику и, пританцовывая, начал играть на банджо и петь. Похоже, это был его единственный заработок. Каждый куплет заканчивался припевом: "Я люблю Нью-Йорк в июне", потом: "Я люблю Нью-Йорк в июле" и т. д.
– Эй, Том, – остановил его Жан, – это не американцы! Это русские коммунисты. Ты видел: сегодня пришел их пароход?
Том закивал, заулыбался в ответ и сменил припев:
Хозяин вышел из-за стойки и подошел к гостям:
– Я думал, вы американцы – здесь много американцев. Сейчас я угощу вас своим кофе. Он вырос здесь, у меня за домом.
Из-за стойки струился крепкий, терпкий аромат.
Жена хозяина, молодая негритянка с волосами, заплетенными в десяток косичек, уже колдовала у кофеварки.
– Шесть! – улыбаясь, показал ей на пальцах Евгений Васильевич. – Шесть чашек.
Она принесла на подносе шесть чашечек густого черного кофе: три для гостей и по одной для шофера, хозяина и старого Тома. Потом уселась на табурет за стойкой и поглядывала оттуда черными веселыми глазами.
Мулат хозяин снял очки.
– Да, – сказал он, – американцы так кофе не пьют…
Это был тот самый кофе – кофе на Мартинике.
Когда они подъехали к "Садко", Шевцов увидел: сверху, с пеленгаторной палубы, на них смотрела Лариса Антонова. "Почему она не поехала с Евгением?" – удивился он.
На следующее утро диспетчерское совещание было на удивление коротким. Роман Иванович держался за щеку, и все споры под его нахмуренным взглядом разрешались молниеносно.
После диспетчерского капитан задержал главврача: "Доктор, останьтесь!" Офицеры стали быстро расходиться. У выхода оборачивались – взгляд на мастера, потом на Шевцова. Как в грозу на громоотвод – выдержит или нет? Персональное внимание начальства ничего хорошего не предвещало.
Капитан нахмурился, и в дверь стали выходить сразу по двое, потом повернулся к доктору.
– Виктор Андреевич, зуб разболелся – терпения нет, надо рвать. Сможете?
Вопрос чисто риторический – на тысячу миль вокруг больше нет ни одного дантиста. Шевцов сейчас, можно сказать, лучший зубодер Атлантического океана.