Медсестры Тоня и Вера, склонившись над столом, проверяют медицинские книжки экипажа и сертификаты прививок. Тоня – наркотизатор. Она маленькая, круглая и смешливая. Вера – операционная сестра, высокая и строгая, в больших очках.
Шевцов неспешно обходит госпиталь: зубоврачебный кабинет, рентгеновский аппарат, за ширмой – физиотерапия. Все надписи – на английском языке. Он подходит к операционной. На дверях красуется надпись: "Operation room". "Операционный зал…" – задумчиво переводит Виктор. Он заглядывает внутрь: за стеклами шкафов блестят инструменты, операционный стол намертво приварен к палубе.
– Вера, у нас готов набор для срочной операции?
– Пока нет, Виктор Андреевич… – поправляет очки Вера. – Что-нибудь случилось?
– Считайте, что случилось. Так будет лучше. Держите, пожалуйста, наготове наборы для экстренной операции, трахеотомии и реанимации.
– Всегда?
– До тех пор, пока вас не будут предупреждать обо всех ЧП за неделю!
– Есть! Будет сделано, – по-военному отвечает Вера и вытягивает по швам руки.
Тоня надувает круглые румяные щеки и фыркает, прикрывая рот испачканной чернилами ладошкой. Шевцов пожимает плечами: что тут смешного?
– А вам, Тоня, – вспоминает он, – надо заменить редуктор – он пропускает кислород – и проверить батарейки в ларингоскопах.
Вера выглядывает из операционной и незаметно показывает Тоне язык. "Детский сад!"- вздыхает главный врач и качает головой.
Василий Федотович шумно дышит на свой блестящий как зеркало фонендоскоп и протирает мембрану белоснежным платком, словно показывает Шевцову – его инструмент в полном порядке.
"Мальчишка… – думает он, глядя своими много видевшими глазами на новоиспеченное начальство, – посмотрим, как ты заговоришь в океане баллов этак под восемь.:."
В коридоре слышится грохот. Пожарные матросы – добровольные, но не бескорыстные грузчики – строят там пирамиду из увесистых ящиков с медицинскими наклейками. На наклейках ухмыляются черепа над дочиста обглоданными бедренными костями.
В дверь постучали. Она приоткрылась, насколько позволяла пирамида из сваленных коробок и ящиков. В узкой щели показалось улыбающееся лицо с большими залысинами на лбу:
– Можно к вам?
– О, Саша! Заходи! – радостно воскликнул доктор Сомов. Саша осторожно нажал на дверь, легко сдвинул в сторону ящики и вошел в амбулаторию. Он был невысокого роста, но плотный, наклоненная вперед лобастая голова словно предлагала: "Хотите пободаться?"
Сестры заулыбались. Видно, что Саша был здесь частым гостем.
Саша подошел к Шевцову и протянул руку.
– Виктор Андреевич? – улыбнулся он. – А я Александр Лесков, судовой парторг.
Шевцов пожал протянутую руку и подумал, что это первый моряк, который улыбнулся ему на судне. Рука у Саши была теплая и твердая.
– Саша, чайку? – засуетился Сомов.
– Василий Федотыч! – Лесков даже отступил на шаг. – Помилуйте. Только что в машинном напоили.
– А концерты самодеятельности в рейсе будут? – тут же подступила к нему Тоня.
– А как же!
– Спели бы что-нибудь… – протянула несмело Вера.
– Обязательно! Но только, когда отчалим.
Теплоход оживает. Вибрируют переборки – это прогревают главный двигатель. Судно дрожит, как скаковая лошадь на привязи. Вокруг все спешат. С гудением вверх и вниз носятся лифты, грохочут сапоги по трапам. Рявкают репродукторы: вызовы, распоряжения, команды гремят по судовой трансляции. Ночью "Садко" выходит в залив на ходовые испытания.
Вечер. Колкие звезды в холодной синеве. От мороза и ледяного ветра из глаз бегут слезы, мертвеет кожа на щеках. Капитан в стеганой куртке стоит на открытом крыле мостика, на самом ветру. Перегнувшись через фальшборт, смотрит вниз, на причал. Рядом с ним сжимает рукояти телеграфа второй помощник Вадим Жуков. Из-под теплой шапки торчит его огненно-рыжий чуб. Из рулевой рубки выглядывает озабоченное лицо Игоря, четвертого штурмана.
Упали в воду причальные концы. К судну прилепились буксиры, и теплоход как-то мягко и неслышно оторвался от пирса. Все шире становится полоса чистой воды.
"Малый вперед!" – "Есть – малый вперед!" Забурлила вода у винтов. Могучий рев судового гудка пронесся над каналом.
Буксиры гордо ведут белоснежную глыбу "Садко" по фарватеру. Желтоватые льдины вдоль бортов сталкиваются, встают на дыбы, ныряют друг под друга. Битый лед кружится в водоворотах за кормой.
Немея от пронзительного ветра, Швецов стоит на самом верху, на пеленгаторной палубе. Ему еще не верится, что под ним океанский лайнер, уходящий из пределов родной земли в далекое плавание. Он смотрит, как проплывают мимо доки с повисшими в них судами, мастерские, склады, жилые дома по берегам канала. Теплоход, как небоскреб, высоко проносит свои белые палубы над их крышами. На берегу отход "Садко" – это событие. У самой кромки воды толпятся люди. Они что-то кричат, отчаянно машут шапками.
Шевцов оборачивается к Сомову. Спрятавшись за тумбой магнитного компаса, Василий Федорович невозмутимо посасывает свою трубку и снисходительно смотрит на главного судового врача.
– Пойдемте, Виктор Андреевич, – говорит он. – Еще насмотритесь. Надоест это море – вот как! – Он чиркает пальцем по воротнику пальто.
Они спустились по трапу, открыли тяжелую наружную дверь и вошли в холл. "Боут-дек" – шлюпочная палуба, прочел Шевцов. И сразу, как в сказке, – тишина, чистота. Ноги ласкает ворс ковров. Теплый воздух струится из кондиционера. Вдоль стен – оранжерея цветов. Бесследно исчезли чехлы, грязные дорожки, строительный мусор – как и не было.
– А почему так называется – "шлюпочная палуба"?
– Здесь пассажиры в шлюпки садятся.
– Зачем?
– По шлюпочной тревоге – когда судно тонет.
– Гм… – По спине у Шевцова пробежали мурашки.
Судно вышло в залив. Подул резкий ветер со снежными зарядами, стемнело.
В каюте главного врача уютно горит плафон под потолком, по-морскому – подволоком. Вокруг плафона еще плавает дым от сомовской трубки. За толстыми стеклами иллюминаторов не слышно ни шума волн, ни свиста ветра.
– Вот это теплоход! – вслух восхищается Шевцов. – Если не смотреть в окно, не узнаешь, идем или стоим.
Шевцов разговаривает сам с собой в пустой каюте- так он чувствует себя уверенней. За иллюминаторами темень -не видно ни зги. Палуба под ногами вдруг начинает то подниматься, то медленно опускаться, – кажется, что теплоход дышит. От табачного дыма или от чего-то еще у Виктора кружится голова. Он опускается в кресло, и тут судно начинает валиться на борт. Крутой поворот, и "Садко" уже кренится на другой борт – начались ходовые испытания. "Полный вперед" сменяется "Полным назад" или таким креном, что все летит со столов, распахиваются двери и Шевцова намертво прижимает к переборке каюты…
Не без труда добирается он до своей спальни и валится на койку. Засыпает мгновенно – точно проваливается в сон…
Доктор Шевцов спал сладко -до 4.00. Наверное, так спят дети в люльках, когда мамаши их качают. Залив тоже покачал судно, как хорошая мамаша. А в 4.00 оно уже встало в Гавани – у морского причала, и Виктор снова заснул, но теперь уже без качки, по-сухопутному.
Ночь и все утро вокруг теплохода бушевала декабрьская вьюга. Шевцов и Сомов, поеживаясь от колючего ветра, сошли на причал.
– Василий Федотович, интересно – какой помощник капитана заведует погодой?
– Да-а, погодка разрегулировалась…
На теплоходе у капитана по всем вопросам есть помощники. А вот по погоде, оказывается, нет. Не предусмотрен штатным расписанием.
Врачам предстоит добираться по незнакомым улицам сначала в СКО – санитарно-карантинный отдел, потом в СЭС – санитарно-эпидемиологическую станцию, потом в СБЛ – санитарно-бактериологическую лабораторию и так далее… А теплая зимняя одежда осталась в Ленинграде – не везти же ее с собой в Африку!
Ветер, как на парусах, несет их по обледеневшему тротуару, забивает глаза снегом.
Забот у судовых врачей немало. За их спинами танки – десять танков с питьевой водой, триста пятьдесят моряков – все в тельняшках. И ожидаемый "десант" – полтыщи пассажиров. Перед ними – СКО, СЭС, СБЛ и другие противники.
"На войне, как на войне", – решает Шевцов.