Неумолимо движется лайнер – библейский кит, уносящий человека в своем чреве.
Шевцов возвращается в каюту, открывает круглую крышку судовых часов и переводит стрелки на один час назад. "Садко" идет на запад. "Прощай, московское время…" – грустно думает он.
Доктор садится на свою койку в пустой каюте. Ностальгия, одиночество и морская болезнь обрушиваются на него…
Домой, как хочется сейчас домой! Открыть своим ключом дверь, ввалиться в родное тепло, грохнуть на пол чемодан и прижаться спиной к знакомой стене.
На стук двери – топот маленьких ножек и голос дочери картавым колокольчиком.
Жена не удивится, ничего не спросит – поймет все и так… Поймет ли?
Сжалось сердце. Потайная вина дрогнула в нем. Вспомнил: глаза жены – как далекие глаза чужого человека. Из-за них, приходя домой, он в первый миг не узнавал ее, хотя черты лба, носа, губ легко складывались в привычное лицо.
"Заработался! -качал он головой и успокаивал себя. – Жена как жена, – такая же, как вчера…"
Это тоже было неправдой. Он никогда бы не женился на девушке с такими глазами. У той были совсем другие… Они заставили его бежать за ней по узкому тротуару, сталкиваясь со встречными и отмахиваясь от сердитых людей, с сумасшедшей уверенностью – она!
Раньше, чем он произнес первые пришедшие на ум слова, раньше, чем она, удивленно подняв брови, ответила ему, он уже знал бесповоротно: он женится на этой девушке. Только потом он рассмотрел ее…
Красивая? Нет. Он дал себе зарок не жениться на красоте. На внешней красоте, по крайней мере…
Брови, взлетевшие до середины лба, вздернутый нос с тонкими ноздрями, полные губы. Словно сердясь, она все время поджимала их, но они, непокорные, тут же распускались в самовольной своей красе. И в этом лице, как в оправе, стремительно жили огромные, диковинно прорезанные оленьи глаза. Неуловимо правя веками, бровями, уголками губ, они беспрерывно меняли лицо – так, что от него было не оторваться.
Шевцов встретил Настю, когда ему минуло двадцать семь. "Любовь, как математика, – считал он тогда, – в ней все открытия делаются молодыми, а к старикам она равнодушна, хотя они знают ее наизусть". Он встретил девушку и понял, что ничего прежде не смыслил ни в женщинах, ни в любви. Что он нашел в ней? Он нашел в ней себя…
Виктор сморщился от занывших зубной болью воспоминаний. Кто-то перевел их часы, и осталось позади то счастливое, безвозвратное время.
На столе неожиданно резко зазвонил телефон. "Кто это? – вздрогнув, удивился Шевцов. – Больные? Начальство?"
Он снял трубку:
– Главный врач.
– Доктор? Старший помощник говорит. Спите?
– Нет…
– Тогда зайдите, пожалуйста, ко мне. Дело есть.
Шевцов с радостью выскочил из своей каюты и почти бегом припустил по коридору. Он нашел дверь, пробежал глазами надпись и вошел в каюту, как две капли воды похожую на его собственную. Но только в ней было полно народу.
На диване и на койке сидели вплотную. На столе, застеленном белой скатертью, стояли тарелки с закуской, блестели фужеры.
Старпом, круглолицый, сложенный как полярный медведь, сидел без тужурки, в белой рубашке, широко расстегнутой на необъятной шее. Он поднялся и протянул Шевцову руку:
– Стогов, Андрей. А ведь мы уже знакомы. Не помните? Познакомились за столом, – только не за таким, а за операционным, – засмеялся он. – Вы мне аппендицит вырезали!
– Теперь помню, конечно! – Шевцов ' сразу вспомнил и эту толстую, красную шею, и мощный брюшной пресс, который его ассистенту никак было не растянуть крючками…
Доктора познакомили со всеми, кого он ещё не знал, и усадили на диван, рядом со штурманами Вадимом Жуковым и Игорем Кругловым. Напротив, сидя на койке, уплетал бутерброд с ветчиной знакомый по поезду усатый рефмеханик Миша, добродушный толстяк с пухлым лицом. Рядом с ним в кресле расположился Евгений Васильевич, пассажирский помощник. Его худое, долговязое тело занимало ровно половину кресла. Острые черты лица были напряжены. Глаза, спрятанные за дымчатыми очками, не отрывались от двери, точно он кого-то нетерпеливо поджидал.
На узком диване, закинув ногу на ногу, сидел Саша Лесков, парторг теплохода, уже знакомый Шевцову. В руках у Саши была старая шестиструнная гитара, купленная когда-то в Испании. Сильные пальцы с квадратными ногтями легко обхватывали потертый гриф, пробегали по струнам. Мягко прищурив глаза и наклонив к плечу голову, Лесков что-то напевал вполголоса. Сквозь редкие белобрысые волосы просвечивали залысины.
– Доктор, – поворачиваясь к Шевцову, улыбнулся старпом Андрей Стогов, – вы мне подарили второй день рождения.
– А первый?
– А первый – сегодня. Тридцатилетие, как-никак – юбилей.
Дверь без стука распахнулась, и животом вперед ввалился сияющий Дим Димыч с большим полиэтиленовым пакетом в руке. На пакете красовались виды Лондона. В пакете что-то красноречиво позвякивало.
Увидев Шевцова, директор ресторана не без ехидства помахал ему рукой:
– Дорогой док! Вы меня выручили. Спасли от карантина! Отведайте теперь моей микстуры.
Старпом подмигнул доктору:
– Что-то слишком много благодарных развелось…
На столе появились бутылки с шампанским. Гости зашевелились, потянулись к столу.
– Минуту! – поднял руку Дим Димыч. – Две дамы пришли поздравить нашего именинника. Андрей, приготовься!
Старпом стянул черным галстуком воротник расстегнутой рубашки. Евгений Васильевич, пассажирский помощник, вдруг заволновался, без всякой нужды снял очки и отполировал дымчатые стекла. Его впалые щеки зарумянились. Он вытер платком высокий лоб и повернулся к двери.
– Первая, это, конечно… – Дим Димыч обвел всех лукавым взглядом и остановился на Евгении Васильевиче, – наша дорогая Лариса свет Антонова.
Пассажирский помощник торопливо нацепил очки на середину длинного и острого носа, потом пальцем сдвинул их на переносицу.
– А вторая?
– Вторая – новенькая. Живет в одной каюте с Ларисой. Я и подумал… не бросать же нового человека в одиночестве.
– Кто же это?
– Да вы ее не знаете – только вчера с поезда. Ее зовут…
– Оля?! – сразу хор голосов выкрикнул с дивана.
На лице Дим Димыча отразилось изумление:
– Ну и проходимцы, уже пронюхали!
Шевцов рассеянно слушал эту перепалку. Имена девушек и намеки, скрытые в голосе директора ресторана, ничего ему не говорили – он сам был новичком.
– Так где же ваш товар, уважаемый купец? – нетерпеливо спросил старпом.
– Как где? В вестибюле перед зеркалом – девушки прихорашиваются.
– Остановитесь, Дим Димыч, не будьте предателем! – раздалось с порога.
Теперь пришел черед изумиться Шевцову. В дверях стояла все та же девушка-офицер, синеглазая "Мона Лиза" с лукавой родинкой на щеке. На ней было длинное платье, отливающее океанской волной, и никаких нашивок! "Да-а, – подумал чуть-чуть растерянно Виктор, – титул женщины определяется не шевронами". – "Вы женаты, доктор?" – прозвучал у него в ушах голос капитана.
Лариса оказалась администратором ресторана, помощницей Дим Димыча.
Вслед за ней – Шевцов почувствовал, как качнулся вперед Игорь Круглов, – вошла та самая Ольга, что стояла в поезде у окна. Она растерянно и смущенно обвела всех взглядом и нерешительно остановилась.
Девушек усадили рядом с хозяином. Старпом нажал клавишу магнитофона, поплыла музыка. В невысокий подволок грохнула пробка от шампанского, зазвенели фужеры.
Поздравляли именинника. Дим Димыч произносил заковыристые, длинные тосты. Пили за домашних, за тех, кто в море, за то, чтобы хозяину каюты еще долго "и елось, и пилось"… На свободном пятачке у двери танцевали пары. Игорь Круглов осторожно кружился с Ольгой, не отрывая своих черных, как антрацит, глаз от ее зардевшегося лица. Евгений Васильевич танцевал с Ларисой. Вся его неловкость исчезла, как рукой сняло. Стройный, под потолок, с глазами, влюбленно поблескивающими сквозь дымку очков, он преобразился и похорошел. Лариса что-то говорила ему – то с насмешливой улыбкой, то серьезно…
За иллюминаторами гудел попутный норд-ост. Озаренный огнями, "Садко" легко шел сквозь волны, раздвигая крутыми бортами обступившую его ночь.