— Хороший ветер,— сказал я, вызывая капитана на диалог и взглядом указывая на белоснежные паруса, раздувавшиеся на фоне синего безоблачного неба.
Капитан хмыкнул, сузил глаза и устремил взгляд вдаль.
— С таким ветром мы завтра дойдем до Комодо? — не отступал я.
— Может быть,— ответил капитан.
Он помолчал, шмыгнул носом и издал пронзительный вопль. Я принял это за знак окончания беседы и вернулся на нос прау.
Наступила наша четвертая ночь в море, и я надеялся, что мы уже недалеко от Комодо. Засыпая, я был почти уверен, что завтра, наконец, собственными глазами увижу вожделенный остров. Но наутро никто не встретил меня радостной вестью; вдоль южного горизонта неровной полосой по-прежнему тянулся Флорес.
Капитана я нашел в его обычном полусонном состоянии, но на новом месте — у рубки, где он устроился в лежавшей на боку долбленке.
— Друг,— обратился я к нему,— сколько еще часов нам плыть до Комодо?
— Не знаю! — ответил капитан недовольным тоном.
— А вы раньше бывали на Комодо? — продолжал я допытываться, стараясь выудить из него хоть какие-нибудь сведения.
— Белум,— услышал я в ответ.
Такого слова я не знал. Пришлось лезть в каюту за словарем. «Белум» переводилось как «нет еще», и у меня зародилось ужасное подозрение. Пока я выбирался из каюты, капитан снова заснул.
Я легонько похлопал его по плечу.
— Капитан, вы знаете, где находится Комодо? — спросил я.
Он устроился поудобнее.
— Я не знать. Туан знать.
— Туан,— произнес я громко и решительно,— не знает.
Кажется, мое сообщение произвело впечатление на капитана, и с возгласом «Ааах!» он принял вертикальное положение.
Я сбегал в каюту за картами и позвал Чарльза, который в тот момент снимал крупным планом живописное буйство парусов.
Одна из двух наших карт была мелкомасштабной и изображала всю Индонезию, где Комодо выглядел крошечным, не более трех миллиметров, пятнышком.
Эту карту мне удалось выпросить в пароходной компании. Вторую, крупномасштабную карту я перерисовал из одной научной монографии. На ней Комодо и соседние островки были представлены в мельчайших подробностях, а сбоку виднелся кончик Флореса. Мы показали капитану карту Индонезии.
— Где, по вашему мнению, мы сейчас находимся?
— Не знаю.
— Может быть, он вообще в картах не разбирается,— предположил Чарльз.
Я стал медленно обводить пальцем каждый остров, старательно произнося его название.
— Понятно? — интересовался я вкрадчиво каждый раз.
Капитан энергично кивал. Потом ткнул пальцем в Калимантан и уверенно сказал:
— Комодо.
— Нет,— резюмировал я печально.— К сожалению, нет.
Прау продолжала путь при стихающем ветре, и вели ее теперь мы с Чарльзом. Днем ориентиром нам служило солнце, а ночью мы уповали на Южный Крест. Мы слегка изменили курс и подошли ближе к земле. Береговой ландшафт изменился. Вчера он был гористым, с глубокими лесистыми ущельями, сбегавшими к ровной прибрежной полосе, где покачивались кокосовые пальмы. Теперь же горы уступили место низким округлым холмам с побуревшей от солнца травой и редкими пальмами, похожими на гигантские зеленоватые булавки. Несмотря на эти перемены, мы считали, что по-прежнему идем вдоль Флореса. Скорее всего, так оно и было: вряд ли за ночь прау успела проскочить Комодо и выйти к Сумбаве.
В середине дня прямо по курсу в легкой дымке возникло какое-то скопление мелких островов. Мористее они были совсем крошечными и редкой цепью терялись на северном горизонте. С другой стороны, на юге, острова теснились друг за другом затейливым каскадом отвесных скал, зубчатых конусов и бесформенных глыб. Невозможно было ни разобрать, где кончается один остров и начинается другой, ни разглядеть, что находится впереди — узкий извилистый пролив или глубокая бухта. В этом лабиринте нам предстояло определить, где кончается Флорес и где начинается тот пролив, который должен привести нас к острову Комодо, к его единственной пригодной для якорной стоянки бухте.
Подойдя к островам, мы получили очередной тайм-аут: ветер стих и прау застыла на зеркальной глади моря. На мелководье под нами тянулись сплошные заросли кораллов, и мы с Чарльзом, надев маски, спустились за борт. Нам случалось плавать под водой и раньше, и поэтому мы были готовы к восприятию совершенно иного физического мира. Но великолепие рифа потрясло нас. Под нами горбились, щетинились и лучились розовые, голубые и белые кораллы. Одни простирались плотными каменными зарослями, над которыми колыхались пурпурные опахала морского веера, другие росли отдельными колониями в виде раскидистых кустов, белых чаш или валунов, испещренных бороздами, похожими на мозговые извилины. Проплывая мимо гигантских актиний, мы отказывались верить в реальность их размеров и заворожено созерцали метровые сплетения их многоцветных щупалец. Повинуясь воле невидимых течений, они слегка колыхались, словно цветущий луг на ветру.
Ярко-голубые королевские морские звезды сверкали на белом песке меж коралловых замков. Зловещие гигантские моллюски — тридакны — лежали, зарывшись на три четверти в песок, и, раскрыв волнистые створки, выставляли напоказ свою изумрудную мантию. Я подплыл к одной тридакне и тронул ее палочкой. Створки беззвучно захлопнулись, и палочка оказалась зажатой в крепких тисках. Среди моллюсков и морских звезд лежали черные в розовую крапинку морские огурцы — голотурии. И со всех сторон нас окружали рыбы.
Поначалу жизнь кораллового рифа кажется совершенно беспорядочной, хаотичной, но вскоре начинаешь замечать, что здесь царит свой порядок. Одна из самых ярких рыбок, крошечное создание такой ослепительной голубизны, что кажется светящейся, обитает только в лощинках рифа с разреженными зарослями кораллов. Изумрудная рыба-попугай с желтым мраморным узором на челюстях постоянно держится среди розовых кораллов, ветвистых, как оленьи рога; видно, как она пощипывает крошечным ртом коралловые полипы — свою основную пищу. Изящные зеленые рыбки ходят стайками штук по двадцать. Каждая такая стайка знает свое определенное место на песчаном дне, над которым она и парит. При нашем приближении вся стайка резко уходила в сторону, но когда мы отплывали и оборачивались, то видели рыбок на прежнем месте. Маленькая оранжевая рыбка-клоун бесстрашно сновала среди сплетения щупалец актиний. Любая другая рыбка неминуемо получила бы смертельные ожоги, если бы по неосторожности подплыла к этим щупальцам слишком близко.
Поднявшийся ветер прервал наши подводные исследования, но нам трудно было сразу расстаться с волшебным миром рифа. Мы спустили в воду веревочные петли, ухватились за них и продолжали парить над рифом, медленно двигаясь за прау. Каждый метр скольжения под водой открывал перед нами что-нибудь новое в той удивительной композиции, которую мы едва-едва начали постигать. Но вскоре коралловая стена стала постепенно уходить вниз, а потом вода вдруг из светло-зеленой превратилась в сине-фиолетовую. Морское дно исчезло, и под нами разверзлась бездна. Пришлось возвращаться на борт: в этих глубинах могли быть акулы.
Мы лежали на горячей палубе и изучали карту, пытаясь сопоставить ее мозаику с бесчисленным множеством окружавших нас островков. От капитана по-прежнему было мало проку. Правда, он устроился позади нас, но только затем, чтобы дышать нам в затылки и невнятно бормотать что-то неодобрительное.
В конце концов, мы вычленили в натуре сочетание островов, показавшееся нам похожим на одну из комбинаций на карте. Ключом к совмещению послужил островок, который и в море, и на бумаге отличался слегка обособленным положением. Конечно, ошибка не исключалась, но других соответствий нам не удалось найти, и поэтому мы решили считать этот островок отправной точкой дальнейшего маршрута.
Осторожно лавируя, мы подошли к какому-то проходу, который, как мы надеялись, в конечном счете выведет нас к Комодо. Я поинтересовался у капитана, стоит ли нам идти этим проливом, но он только развел руками: