В описанную в предыдущей главе ночь и в этом доме было тихо также, как в притоне Худицкого. Огни не зажигались и царила гробовая тишина.
Около двух часов ночи в калитку со стороны Волги послышался легкий стук, на который внутри двора откликнулся петух. Калитка бесшумно открылась и в нее проворно нырнул высокий мужчина в татарском платье и папахе. Чуть слышно щелкнул затвор и все смолкло.
При входе таинственного посетителя все быстро вскочили и бросились к нему с приветствиями. Некоторые обнимались и лобызались, другие радостно припрыгивали и кричали: «да здраствует наш славный атаман! Да здраствует Истомин»!
«Змея» в богатом бархатном наряде со сверкающими бриллиантами на груди и пальцах рук наполнила из бочки водкой огромный серебряный кубок и, приподнося его вновь пришедшему гостю, низко поклонилась со словами:
— «Привет от сестры дорогому брату»!
— Ур-ра! — Грянули дружным хором присутствующие.
— Стоп, не галди! — Грозно крикнул Истомин и, обращаясь к хозяйке, добавил пониженным голосом:
— Дорогая сестра забыла обычай: не гость пьет первым, а уважаемый хозяин, дабы ведомо было пришельцу, что угощают его не ядом, а славным вином.
— Ур-р-а! Да здраствует атаманъ! — снова гаркнула хором вся братия.
«Змея» высоко подняла бокал и со словами: «за здоровье дорого брата и славного атамана», опрокинула кубок и выпила залпом его содержимое.
Снова раздались неистовые крики: «да здраствует атаман»!
Кубок перешел в руки Истомина, зачем по очереди ко всем остальным. Все пили и кричали приветствия.
Истомин и «Змея» расположились на разостланном около бочонка дорогом персидском ковре, все остальные кругом на соломе. Бочонок опоражнивался с неимоверной быстротой. От зажаренного барана и пары огромных окороков остались одни лишь кости.
— Кати другой! — командовала ухарски «Змея».
Приказания выполнялись, как в волшебной сказке.
При появлении второго бочонка Истомин выдернул из за пояса блестящий остро-отточенный кинжал и повелительно крикнул:
— Вставай, команда, принимай присягу!
Все за исключением «Змеи» быстро вскочили с мест и молча выстроились кругом.
— Повторяйте за мной! — командовал атаман.
— «Клянусь животом матери, головой отца, прахом дедов и прадедов, что буду верен священному братскому союзу и никого не пощажу ради блага его и благополучия. Клянусь собственной головой, что не выдам брата своего, хотя бы перед стоящей впереди виселицей. Аминь».
Повторив все сказанное, присутствующие торжественно подходили один за другим к «Змее», принимали от нее большой железный ковш с водкой, безостановочно осушали его и закусывали куском черного хлеба с солью, схватывая таковой ртом с лезвия кинжала, находящегося в руках Истомина.
По окончании церемонии атаман сразмаха всадил кинжал свой в лежащего около него пуделя и торжественно произнес:
— Так будет поступлено со всяким, нарушившим данную клятву.
Затем снова началась бурная попойка и только с рассветом подземелье опустело.
Обо всем происходившем свидетельствовал лишь бездыханный труп пуделя с пробитым сердцем.
IV.
Молитва.
Царила темная ночь. На Волге ревела буря и гулко грохотали цепи прикованных лодок и барж.
В одном из домиков Худицкого шла обычная попойка, в другом же было тихо и темно.
Около полночи в неосвещенное помещение вошли один за другим пять человек во главе с хозяином Худицким.
Вспыхнул слабый огонек спички и все пятеро исчезли в отверстие, образовавшееся под приподнятой с припечка чугунной плитой, которая тотчас же захлопнулась.
Спутники Худицкого проползли за ним несколько узких подземных коридоров и очутились в просторном помещении, переполненном сундуками, мужским и женским платьем и проч всевозможными вещами.
— Здесь склад наших «товаров», — пояснил хозяин и, взявши лежащую на полу железную палку, ударил ее концом по еле заметному выступу в верхней части одной из стен подполья. Послышался незначительный треск и несколько выше выступа открылась небольшая замаскированная дверка.