— Ты говорил, есть в сарае бычок. Придется обменять его на оружие и идти воевать с теми, кто лишил нас земли.
— А кто даст мне землю? За Порт-Артур мне крест Георгия дали… А тут не крест, а целое поле!
— Советская власть землю даст.
— Чья эта власть?
— Наша, учитель, всех бедняков власть.
— Если правду говоришь, что наша власть, — согласен променять последнего быка. Но где найти желающего отдать то, что самому необходимо?
Салих чуть помедлил, оглянулся, хотя никого постороннего не было у родника. Тихо, как человеку в кожакой куртке, сказал:
— Слышал я, в Мозгарауле есть такой человек. Зовут его Давла-Мустафа.
— Советуешь к нему обратиться? Поможет?
— Человек верный, многих выручал.
— Так, значит? А раньше не мог сказать? Сижу здесь, время теряю, а там Давла-Мустафа все оружие раздаст… Прощай!
— Удачи тебе, дорогой учитель! До встречи!
Они пожали друг другу руки и разошлись. Горы словно дожидались этой минуты; сразу где-то загрохотали и прокатились эхом не то взрывы, не то обвалы. Под ясным, нестерпимо синим небом шел жестокий бой.
Богатство — штука ненадежная: сегодня нашел — завтра потерял, если не ограбят, то само сгниет, пропадет. Но если у человека есть характер — это достояние всегда при нем. У Кичи-Калайчи был характер. Уж если лудильщик что задумал — его ни переубедить, ни запугать никто не мог. Даже мольбы и проклятия жены лудильщика Айши. Весь аул слышал, как вопила женщина, заклинала не терять разума, оставить бычка в сарае, а если уж приспичило губить скотину, то зарезать и досыта накормить всех родных и кунаков, порадовать людей, которые не только вкус, даже запах вареного мяса забыли.
Айша голосила, бычок мычал, а Кичи-Калайчи, не говоря ни слова, делал то, что задумал: нашел обрывок веревки, накинул бычку на рога и потянул его за собой. День шли — с утра до вечера, и еще день — с зари до сумерек, пока бычок не уперся в ворота сакли Давла-Мустафы.
— Ассалам-алейкум! — крикнул Кичи-Калайчи, распахивая ворота.
— Ваалейкум салам! — густым басом отозвался хозяин, и голос его, заполнив ущелье, вернулся оттуда эхом: «…лам! лам!»
Оглушенный лудильщик заорал во всю мочь:
— Ты даешь в обмен оружие?
— Пусть отсохнет язык у того, кто наплел тебе такое! — «…Ое! Ое!» — отозвалось ущелье.
«Вот это голосина! — подумал Кичи-Калайчи, рассматривая хилого, ростом с ребенка, мужчину средних лет, без бороды и усов. — С таким духовым оркестром в глотке только глашатаем быть!» А вслух спросил:
— Выходит, зря я тащил скотину два дня и одну ночь?
Хозяин на пальчиках, как танцор, обежал бычка, похлопал по взгорбку, ткнул сухим кулачком между рогами. И перешел на шепот:
— Сытый бычок… ухоженный.
— Когда со двора выводил, совсем гладкий был, лоснился. Подумай, сколько ему пришлось подъемов и спусков одолеть до твоего двора! Эх, к чему я все это говорю! Ведь зарекался не раз, не надо слушать советов непутевого Салиха! Кому поверил? Мальчишка годами, ребенок умом…
— Зачем скрыл, что тебя Салих послал?! — воскликнул хозяин. И ущелье снова отозвалось: «Лих-лих!.. Ла-ал!..»
Оглядев крыши соседних саклей, Давла-Мустафа потянул веревку и бычка на ней под навес сарая.
— Вот сюда привязывай… Если Салих сказал, будет тебе оружие.
Кичи-Калайчи поджал губы. Странные люди. Там, у ручья, человек в кожанке свои часы отдал в обмен на несколько слов дуралея Салиха. И здесь этот Гром-Голос готов оружие отдать только потому, что Салих советовал. Что они в нем нашли? Не князь, не имам, за что ему такой почет?..
— А ты откуда знаешь Салиха?
— Я? — изумился Кичи-Калайчи. — Да это ж мой ученик! Из этих вот рук ремесло получил!
— Выходит, главного не знаешь: Салих — большевик!
— Кто? Этот батрак-поденщик?
— Ах, так заговорил? Нет у меня ничего! Иди, дорогой!
Давла-Мустафа засеменил к порогу дома, но Кичи-Калайчи в два прыжка догнал его и вцепился в тощее плечико:
— Ты что? Поиграть захотел? То «нет оружия!», то «есть оружие!», то гудишь: «Сюда привязывай!», то ревешь: «Иди, отвязывай!» Не морочь голову! Скажи сразу: есть у тебя оружие или только гром в глотке?
— Зачем тебе оружие?
— Воевать иду!
— Позволь спросить: с кем?
— Откуда я знаю, как их зовут?! Со всеми богатеями.
— Прямо надо говорить: «Иду бить мироедов».
— Пожалуйста: иду бить мироедов! Слушай, будь человеком, объясни, как узнать, кто мироед, а кто — нет? Невинного боюсь застрелить…
Давла-Мустафа задумался. Потом прикрыл рот ладошкой и сказал:
— Пожалуй, тебе лучше так поступать: встретишь человека — первый спрашивай: «Земля у тебя есть?» Если в ответ рассмеется, скажет: «Откуда у бедняка земля!» — значит, не мироед. А если нахмурится, вскинет винтовку — тогда все дело решит скорость, кто быстрее выстрелит.
— А если меня убьют?
— На то и война.
— Теперь — ясно. Неси оружие.
— Сейчас, вот только дело какое: ружья у меня нет. Остался один маузер и двадцать три патрона…
— Если патроны не холостые — и маузер годится.
Хозяин бросил перед бычком охапку прошлогодних листьев кукурузы, метнулся к порогу и сразу выскочил обратно.
— А стрелять умеешь? — Давла-Мустафа подал лудильщику маузер в блестящей деревянной кобуре.
Кичи-Калайчи внимательно осмотрел рукоять, украшенную насечкой, вскинул маузер и, не целясь, выстрелил в горшок, опрокинутый на жердь для просушки. Посыпались черепки. Хозяин уважительно подхватил стрелка под локоть и повел к воротам:
— Не трать зря патроны, дорогой. Теперь их осталось двадцать два… Тебя как зовут?
— Кичи-Калайчи. Побереги бычка. Прощай!
— Доброй дороги! — в полный голос сказал Давла-Мустафа, и его напутствие усилило эхо: «…рой-ой! Роги-ро-ги!..»
Кичи-Калайчи успел спуститься в ущелье Маклатис, когда заметил: по верхней тропе летит конь, роняя пену. Белый конь со всадником.
— Победа! Наша взяла! — кричал всадник, сияя на солнце белой буркой с алым башлыком.
Лудильщик подошел к мельнице, которая давно не работала потому, что у людей не было зерна. Около разрушенной запруды стояли: мельник, старик с палкой-ярлыгой и хозяин осла, нагруженного хворостом. Все трое провожали взглядом всадника, который направил коня к вершине горы.
— Слышали добрую весть? — спросил подошедший лудильщик. — Советская власть уже победила!
— Я другое слышал, — сказал мельник, — в Маджалисе харбукинца повесили. Вверх ногами!
— Живого? — удивился хозяин осла.
— Мертвого — зачем вешать? Его хоронить надо… — объяснил старик с ярлыгой. — Если бедняки победили — это меня радует. Мой сын ввязался в драку за Советскую власть и…
— Как хорошо! Он там воюет, а ты здесь по дорогам разгуливаешь! — Кичи-Калайчи осуждающе оглядел старика. — Может, сыну помощь нужна, а ты…
Старик пристукнул палкой, выпрямился:
— Вот я и спешу на помощь! Интересно, куда это ты собрался?
— Я не «собрался», а уже шел воевать с мироедами. Оружие достал, а теперь слышу: победа, наша взяла. Прощайте, люди!
И Кичи-Калайчи повернул обратно на дорогу в Мозгараул, где получил маузер и оставил своего бычка.
Дойдя до ворот дома Давла-Мустафы, лудильщик позвал хозяина. Никто не отозвался, только бычок мыкнул, признав знакомый голос.
Лудильщик открыл ворота и подошел к навесу.
«Не успел к бою, успеть бы к пахоте», — подумал Кичи-Калайчи, отвязал бычка, той же веревкой обмотал деревянную кобуру, где дремал маузер, высыпал на сухие листья патроны.
Покончив с обменом, он вывел бычка за ворота и погнал в свой аул. Шел домой и мечтал: срубит ореховый ствол на соху, наконечник железный смастерит сам, зерно попросит в долг и засеет свое поле — все будет так, как решил, только не верилось: неужели будет есть Кичи-Калайчи свой хлеб?..
Обратная дорога — всегда короче; если голова полна радостных мыслей — и ноги не чувствуют усталости, резво вышагивают. Лудильщик и не заметил, как снова очутился у того самого родника, где простился с учеником Салихом. Все так же искрилась на солнце, приплясывая, чистая струйка, падая в каменную лохань, над которой склонилась лошадиная морда. Лошадь пила жадно, со всхрапом, и в такт глоткам то пододвигалась, то откатывалась арба, в которую была впряжена лошадь. На сене лежал раненый и тихо стонал. Кичи-Калайчи подошел и увидел Салиха Кубталана с перевязанной грудью, бледного, постаревшего на десяток лет.