С Беренашем не случалось никаких исключительных историй, он не попадал ни в какие захватывающие перипетии, не склонен был ни к хитростям, ни ко лжи. Он всегда казался таким, словно его только что оторвали от станка. Он не мог, а возможно, и не стремился стать этакой яркой, современной личностью, с которыми ныне все чаще и чаще приходится сталкиваться на ковровых дорожках управленческих коридоров. Но, может быть, именно в силу этого он пользовался полным доверием. С одной стороны, потому, что ему не нужно было объяснять на пальцах, если тебя что-то беспокоило или не нравилось, и он понимал тебя. С другой же стороны, потому, что он не стремился ни над кем возвыситься, не пытался показать себя умнее другого, не норовил придраться по всякому поводу. Многие думали, что это у него такая тактика. Что он по расчету остался на роли «скромного кадра» и поэтому так готов сотрудничать с каждым, пойти на компромисс, примирить ссорящихся, словом, вести себя как тихий и доброжелательный служащий, ибо только в этом случае он может сохранить за собой свою позицию. Между тем он только «на коротких дистанциях» был тихой и уступчивой душой; «на дальних же дистанциях» он зарекомендовал себя крепким, как строительный кирпич, рабочим и упрямым, как вода, что точит камень. Словом, честным и порядочным человеком был и оставался старый Беренаш.
Когда я заметил, что этот человек и вправду знает, чего хочет, и одинаково разговаривает и с нами и с большим начальством, я начал его уважать.
Помню, я еще был на заводе зеленым парнем (проработав только полтора-два года), когда он однажды подошел ко мне в сборочном цеху:
— Слушайте, Пишта. Скоро здесь начнет работать пятимесячная школа по профсоюзной линии, будет готовить наши кадры агитпропа. Вам следует записаться в эту школу. Вот, заполните, пожалуйста, эту анкету.
Меня аж в дрожь бросило, и в отчаянии я стал объяснять ему, что со своей бетонной головой я совсем не пригоден для усвоения таких рафинированных умственных штучек. Сослался также на крайнюю нужду у нас в семье, вследствие чего для меня трудовые показатели, сверхурочная работа — это как спасательный пояс для утопающего; где уж мне, мол, сидеть с разинутым ртом на лекциях. Словом, я просил его направить в эту школу кого угодно, только не меня. Я лез из кожи, придумывая все новые и новые доводы, а Беренаш только кивал головой, и сердце его, очевидно, именно тогда прониклось сочувствием ко мне. Потом он похлопал меня по плечу и сказал:
— Хороший вы парень, Пишта. Я знал, на кого можно рассчитывать. Словом, после обеда заскочите в профком, я дам вам рекомендацию.
Мне вдруг стало страшно весело: я понял, что мне не тягаться с этим стариком, и я, не зная, плакать мне или смеяться, подписал ему бумагу, желая его порадовать. Прошел я затем эту школу — напичкали мне всячески голову, а в результате — ничего: в сборочном у нас профуполномоченным как был, так и остался Арпи Хусар, не кончивший никакой школы. Но дядюшка Лайош был очень доволен. По-видимому (так я решил), для него было существенно лишь то, что он готовит кадры и что при случае может доложить, что у нас профсоюзная организация на высоте. Я тогда был еще неподкованным конем и многого не соображал. Только теперь я начал понимать, что старый Беренаш — далеко не бутафорская фигура, что он мудрый человек со своей рассудительностью и безотказностью.
Старший мастер Переньи был самым молодым из троицы, впрочем, по нему это не было заметно. По нему вообще ничего не заметно. Главный начальник большого сборочного цеха, ходячий механизм, вычисляющий, наверное, на бумаге, пойти ему сегодня пообедать или нет. И всегда говорит либо с чужого голоса, либо то, что предписывают различные правила, таблицы, инструкции. Ишпански всегда заботился о том, чтобы в его окружении были такие вот люди-машины. И действительно, на что уж у нас в сборочном был обычно хаос, но Эндре Переньи — единственный, кто без нервных конвульсий вполне надежно мог в нем ориентироваться…
Наверное, на моем лице нельзя было прочесть особого, воодушевления, потому что дядюшка Лайош начал меня утешать:
— Выше голову, товарищ Богар, от всего есть свое лекарство.
— Даже и от судьбы, дядюшка Лайош?
— И от судьбы мы кое-что припасли для тебя.
— Я так и думал.
Тут Рыжий Лис вскинул брови:
— А вы что, уже знаете?
— Я знаю только то, товарищ начальник, что вы не пришли бы сюда просто так, из любопытства.
— Это верно. У нас имеются планы на ваш счет, молодой человек.
При этих словах у меня мурашки побежали по коже.