Потом, уж не помню, через неделю или две, случилось что-то. Беренаш получил анонимное письмо, в котором кто-то доносил на Канижаи, а точнее — не только на него, но и на всю «золотую бригаду» «Аврора». Доносчик утверждал, что вы незаслуженно получаете золотые значки, потому что, мол, все это — обман. Годами вы завышаете показатели выработки, подаете ложные, завышенные данные, словом, идет-де сплошное очковтирательство и тому подобное. Дальше — больше: и общественную работу вы, дескать, выполняете в основном в рабочее время. И бригада эта потому выглядит образцовой, что Канижаи либо систематически скрывает различные упущения, прогулы, случаи пьянства, либо благодаря своим связям все сглаживает. Из этого доноса, вероятно, ничего бы не получилось, потому что Беренаш имеет обыкновение все анонимные письма бросать в мусорную корзину, но на этот раз о письме каким-то образом молва поползла по заводу. Конечно, ничего официального, но повсюду шли разговоры и пересуды. Потом постепенно, как это обычно бывает, все стихло. Однако, когда спустя несколько месяцев на конференции руководящего состава наряду с другими делами стали обсуждать вопрос, кого командировать от нашего предприятия на кустовое совещание руководителей бригад социалистического труда, и список кандидатов, как обычно, открывал Канижаи, директор вычеркнул его фамилию. И все промолчали. Но слух об этом тоже распространился, его расцвечивали всякими подробностями. Опять-таки дальше — больше, как в цепочке: звено за звеном. Множество этих маленьких звеньев вплеталось одно в другое, образуя невообразимо длинную цепь. И хотя она состоит из невидимых звеньев, ею можно кого угодно связать по рукам и ногам. Запомни этот пример, Богар.
Мики-Диоген с таким торжеством посмотрел на меня, словно ему удалось сорвать плод с дерева познания и сунуть мне в руки. Я тоже повел себя так, будто яблоко оказалось очень кислым, будто Фарамуки перепутал деревья.
— Спасибо за науку, — сказал я.
— Главное — это осмыслить! Важно, чтобы ты сумел осмыслить.
— Хорошо. Я не буду садиться в твою «Волгу», Фарамуки. А если все-таки доведется сесть, то буду нем как рыба.
На этом мы и распростились, по крайней мере я так думал. В действительности же я не смог от него оторваться, потому что — хотел я того или нет — этот Фарамуки, подобно бесенку, прочно угнездился в моих мыслях, и стоило мне подумать о своем новом положении, как он незримо проникал в мои размышления и я никак не мог от него отделаться.
— Молодой человек! Вы что-то невнимательны, — проговорил старик и съел моего ферзя.
В дни своего пребывания в больнице, пробегавшие однообразной чередой, я пристрастился к шахматам. И в тихие вечерние часы после ужиная обычно садился за шахматную доску с худым, костистым стариком. Мы играли, пока сестра или дежурный врач не прогоняли нас в постель.
В шахматной игре хорошо то, что она не требует разговора. Но в этот вечер с молчанием у меня хорошо ладилось, а вот игра не шла никак. Я старательно пялился на шахматную доску и расставленные на ней фигуры, но мысли мои были далеко. Старик же смотрел на меня из-под косматых бровей, глаза его поблескивали и словно хотели пробуравить мой череп и извлечь из него те забредшие туда смутные, никчемные мысли и мыслишки, которые мешали мне сосредоточиться на игре.
— Мы что, играем в шахматы или мечтаем? — грубо зашумел он на меня, и я тут же сделал, ход, чтобы он не ворчал.
Когда у меня снизилась температура и мне разрешили ходить, старик тотчас высмотрел меня. Он подошел ко мне и представился:
— Виктор Чертан, финансист на пенсии, — и тут же, без приглашения, сел на лавку рядом со мной. Потом пробасил мне в ухо: — Чертан, почти что черт, хе-хе-хе! — и выжидательно посмотрел на меня.