Но тут тетя Жофи вдруг ощетинилась, как волчица-мать:
— Этот мальчик никуда не пойдет!
— Почему не пойдет?
— И говорить нечего! Он еще ребенок.
— Именно поэтому. Его они не тронут.
— Иди сам, Йожеф!
Дядя еще потоптался немного, поковырял в носу. Потом подошел к шкафу, в глубине которого у него была припрятана бутылка коньяка, и сделал три больших глотка. После этого накинул на себя старый балахон и, не сказав ни слова, вышел и поплелся следом за ослами.
Я хотел было выбежать во двор, чтобы хотя бы погасить огонь, но тетя Жофи удержала меня за руку.
— Погоди, сынок! Пусть они немного удалятся. А тогда ты побеги за ними. Понял? Но только незаметно, мой дорогой мальчик, чтобы они тебя не увидели. Ты должен ловко проследить, куда они направятся.
— Не взять ли мне топор?
— Зачем он тебе, глупенький?
— А если придется сражаться?
— Никаких «сражаться»! Чтобы я и не слышала, этого!
— Хорошо, тетя, а если беда какая?
— Если беда приключится, беги стремглав домой, чтобы рассказать мне.
— Они захватят в плен дядю, вот увидите. И не отпустят домой.
— Твой дядюшка достаточно хитер и сумеет выпутаться из любого положения. Не бойся!
И я побежал за ними. Они направлялись к Замковой горе, потом свернули на юг. Я следовал за ними не по дороге, а поодаль, по тропинке.
Впереди шагал бородач, за ним — оба осла с повозкой. Дядя Херман цеплялся за нее и едва поспевал. Даже издали хорошо было видно, как побагровело его лицо. Еневари с лысым шли немного поотстав.
У въезда в темную долину ослы, как по команде, остановились.
То, что произошло потом, я и поныне так отчетливо помню, словно это было сегодня.
Дядя Херман завопил и побежал к ослам. Но напрасно он орал на них, пинал ногами, бил, трепал, понукал — они ни с места. Он даже встал перед ними на колени, умоляя идти дальше. Но ослы — хоть бы что. Зато Еневари и два его головореза подбежали к дяде и стали награждать беднягу пощечинами, посчитав, что дядя просто-напросто ломает комедию, саботирует приказ.
В конце концов лысый с такой, силой ударил его в лицо, что дядя полетел на землю. Они продолжали бить и пинать его лежачего, колотили прикладами автоматов — и все молча. Дядя не двигался. Тут бородач и лысый бросились к ослам и стали зверски колотить их. Но добрые животные даже ухом не повели и стояли как вкопанные. Тогда Еневари оттолкнул в сторону своих озверевших помощников, снял с плеча автомат и разрядил всю обойму в бедных ослов. Фрици и Юци упали друг на друга и больше уже не страдали.
Их трупы бородач и лысый оттащили к обочине дороги, а сами по приказу Еневари впряглись в повозку, поднатужились, и потянули. Они направились к дому лесника. Это было недалеко, но дорога тут была неважная. А Еневари шел за ними следом, покусывая травинку.
Я побежал, упал, вскочил и снова побежал. И громко, причитая, молился. Я обращался к Иисусу, умоляя его, защитника и покровителя всех несчастных, униженных и преследуемых, опуститься к нам и сотворить чудо. Как в библии. Наложить снова длань на дядю Хермана и воззвать: «Встань и иди!» И чтобы дядя тут же вскочил на ноги, протер глаза и удивился: «Боже мой, однако долго же я спал!..» И чтобы Иисус подошел к нашим милым ослам, и они, свежие и здоровые, тоже встали и затрусили к дому, постукивая своими копытцами. И Иисус сел бы на Юци, а я — на Фрици. А дядя Херман пошел бы пешком — все равно он дошел бы только до корчмы…
Но дяде не понадобился Иисус, он был жив, хотя ему и здорово досталось. Лежа на земле, он рявкнул на меня:
— В бога душу, щенок, ты что вопишь?
Он лежал скособочившись, лицо его было залито кровью, а в остальном вроде бы он не очень пострадал.
— Кто звал тебя сюда?
Я тупо уставился на него, тогда он швырнул в меня комком земли.
— Живо убирайся прочь! Марш!
— Тетя Жофи волнуется за вас.
— Скажи этой женщине, что я приду домой, если не раздумаю.
— Не нужно ли вам чего? Скажите, я принесу.
Дядя исподлобья взглянул на меня:
— Что ты видел?
— Я все время шел за ними следом.
— Ты ничего не видел! Понял?
— Понял, дядя.
— И ты ничего не знаешь. Повтори!
— Я ничего не знаю.
— Ну, беги!
Я хотел было подойти к ослам, но дядя, вытянув ногу, оттолкнул меня.
— Марш отсюда, а то я тебя прибью!
Я не отважился спорить с ним. К горлу подступил комок, но я подавил рыдание, хотя чувствовал себя очень несчастным и неприкаянным.