Мое место — с краю, и меня нещадно бьет о борт машины. Плохонькая телогрейка почти не предохраняет меня от ударов. Но ерзать и уклоняться мне лень, так же, как и моим товарищам. Пусть плечо бьется о борт — рука постепенно немеет и перестает чувствовать. Можно погрузиться в бесконечные раздумья.
Рядом со мной трясется высохший старикан — папаша Яни, «неприкосновенный» Таймел (его нельзя обижать, он уже в таком возрасте, накануне пенсии). Он страдает астмой, не может по-настоящему набрать в грудь воздуха, да и выдыхает его с трудом, словно комочками, открыв рот, как рыба. Голова у него представляет весьма жалкую картину, лицо — словно бы без костей. Точно образцовская кукла, изображающая пьяницу: в конце номера она вся сжимается, в ней все дергается, а физиономия того и гляди совсем расплывется. Ему тоже не по нутру это ночное приключение, хотя смешно: он и в обычное время спит мало. А сегодня в душевой он как раз поверял обществу, что хотел бы хоть раз как следует выспаться.
Заводская душевая — самый демократический форум в мире, потому что в ней все одинаково голы и никто не может о себе сказать, что он не тот, каким его видят. А потом здесь всегда происходит живое и близкое общение, в котором участники его попутно и очищаются.
По мнению папаши Таймела, сон в нашей жизни, наверное, самое распрекрасное дело, ради которого стоит переносить и огорчения повседневного бодрствования. Только вот беда: сна-то ему выпадает не так уж много, наверное, и на треть ночи не набегает, поскольку семья у них весьма многочисленная и все спят в одной комнате. Сегодня в кои-то веки у него выдалась ночь «на свободе», и то покоя нет. Таймел замечает, что я смотрю на него, лицо его меняет выражение, и он выплескивает на меня всю свою желчь.
Ему тоже не нравится эта поездка. Этот вызов «на особую сверхсрочную работу». И ничего в ней особого нет. Время от времени до нее доходит очередь. Правда, вот батя, бригадир Канижаи, он в восторге от таких работ. Он-то — да! И еще гордится, что вызывают именно его бригаду — не какую-то там среднюю группу монтажников. Она — и ударная, штурмовая, и мобильная бригада, и если где «увязает телега» или еще что случается, где требуется аврал, то сто́ит только свистнуть, и «Аврора» уже тут как тут.
Это нынешнее почетное поручение свалилось на нас около полуночи. Старший мастер Переньи помчался на заводской «Волге» собирать одну половину бригады, а Канижаи на такси собирал другую половину. Нас ведь немного, всего семеро, так что за полтора часа удалось нас заарканить. Правда, Переньи пришлось скатать за Якши Виолой аж под Пилиш, в район няредьхазских хуторов. Якши даже одевался в машине. В общем, на этот раз мы ехали вшестером, так как Канижаи не стал брать Лазара Фако из жалости к его больной жене.
Я проснулся от какого-то гула в голове: кто-то дубасил в дверь, пинал ее ногами.
— Какого черта! Перестаньте стучать! Кто там?
— Это я, батя.
— Чего тебе надо в такое время? Мы уже легли.
— Подъем по тревоге, Богар. Быстро собирайся! — и Канижаи продолжал стучать в дверь.
— Перестань ломать дверь, батя! И оставь меня в покое.
— Шпарь быстро на открытую пристань. Бери такси и шпарь, фирма заплатит. А я сделаю крюк — подхвачу Мишу. Быстро, в темпе! Ясно?
— Пошли вы все к…
— Не лайся, Богар! Ты должен быть там!
— Что, Дунай загорелся?
— Не ломай голову, что́ и где загорелось. Ты должен выручать родину — и все!
— Пусть патриоты и спасают.
— Не позже чем через час ты должен быть на площадке.
— Чтоб тебе пусто было, батя!
— Аминь. Если не явишься, то на заводе не показывайся — вышвырнем за ворота.
Я сидел на кровати и слышал, как он, убегая, крикнул:
— Пинков тебе надавать или сам придешь?..
Все мы явились «сами».
Рядом с папашей Таймелом трясся второй наш Яни, Янош Шейем. Мы называли его строгальщиком идей, мозговым слесарем. Сейчас он занят тем, чтобы стать как можно меньше. Он словно сложил свои кости, поместив где-то между ними голову. И сидел немо и недвижимо, как комар на плюще. Это сравнение с комаром не случайна пришло мне в голову. Ведь Яни Шейем настолько худ, что ни в отечественной легкой промышленности, ни в частном секторе невозможно было найти одежды — даже самых малых размеров, в которой бы он не утонул. Наверное, если бы он натянул на себя макаронину, она и то болталась бы на нем. Шейем — легкомысленный, склонный к мотовству типчик, который тянется к любому достатку, но так и остается навечно озорным неимущим бродягой, никогда ничего не принимающим всерьез, даже самого себя.