Однако активности нам явно не хватало. Услышав о лекции, мы почему-то впали в непонятную сонливость, едва пуговицы на одежде смогли найти и застегнуть. А вот Канижаи, как с ним бывает в подобных случаях, наоборот, засуетился, словно ему под хвост шлея попала.
Мы молча мылись, только Виола размышлял вслух, стоя под струями теплой воды:
— Помните, ребята, когда одно время в моду вошли сверхурочные? Большой начальник поднимется на трибуну и во всеуслышание заявляет, дескать, если мы сделаем это и это, то каждый получит премию по пятьсот форинтов на нос. Тогда многие, ну, прямо рыдали, поскорее бы опять такая штурмовщина. Но потом работяг урезать принялись. Премия сократилась до трех сотенных, затем — до двух, а там только сотня осталась. Теперь же мы от этого и вовсе отвыкли. О материальном стимулировании вовсе забыли, даже не упоминают. Ну, уж нет. Пусть наш бригадир девицу из себя не строит. Мы ведь недавно все вместе ходили вкалывать в «жестяной дворец» в Шорокшаре.
— Заткнись, господин Якоб! — прикрикнул из соседней кабинки на Виолу Рагашич. — Когда ты станешь таким же профессором, как наш батя, тогда можешь сколько угодно хайло разевать.
— Так тебя растак! Пусть он только за мой счет профессором не становится.
— Заткнись, тупоумный. У тебя башка всякими глупостями забита. Ты же бате в подметки не годишься.
— Кто это не годится? Может, он какой особенный? А? Ни хрена подобного, старик. Он здесь такой же маленький винтик, как и мы все. Просто он с разным начальством корешится, поближе к огоньку находится, греется, когда мы все мерзнем. А ты чего смеешься, Миша? Тут плакать надо, а не смеяться.
— Я смеюсь над твоей жадностью и корыстью. Ну, допустим, то, о чем ты тут рассуждаешь, правда, и что тогда? Что дальше-то?
Виола на мгновение опешил:
— Дальше?.. — его захлестнула обида от собственного бессилия. — Тогда, забодай его комар, пусть ему каждый раз судорога руки-ноги сводит, когда он к своей бабе захочет прикоснуться!
В этот момент Яни Шейем, который уже принял душ, переоделся и теперь причесывался перед зеркалом, висящим над умывальником, внезапно громко произнес:
— Приветствуем, товарищ бригадир! — расческа при этом замерла в его руке.
На пороге душевой собственной персоной стоял Канижаи. Кто знает, как давно он вошел сюда? Мы, разинув рты, замерли на своих местах. Вышла немая сцена: несколько голых мужиков организовали великолепную скульптурную группу. Наступило состояние динамического равновесия: то ли батя сделает вид, что ничего не произошло, то ли сейчас вспыхнет яростная ссора.
— Выходит, меня судорога должна скручивать? — громко проговорил Канижаи. Никто ему не ответил, слышался только шум воды. Нам казалось, что она буквально грохочет.
Первым пришел в себя Яни Шейем.
— Батя, не принимай ты близко к сердцу всякую ерунду, — промурлыкал он певуче, словно заиграл, на флейте. — Ты же знаешь, как иной раз случается. Народ осерчает и начинает разные шуточки отпускать в адрес начальства.
— Вот как? Выходит, вы изволите шутить?
— Ну, конечно.
— Что ж, шутить никому не запрещено, только к вашим шуточкам я добавлю немного неожиданную концовку. — И он с видом библейского пророка Моисея указал перстом на Виолу: — Подобным типам нет места в моей бригаде!
Мы беспомощно переминались с ноги на ногу, ожидая, пока утихнет буря. Но Канижаи бушевал все яростнее, он по-настоящему разошелся.
— Вон отсюда! Все — вон! В конференц-зал! А кто опоздает, пожалеет об этом.
Яни попытался разрядить обстановку и нарочно бодро проговорил:
— Голышом мы хоть сейчас готовы следовать в конференц-зал, батя. Только уж очень странно мы там будем смотреться. Пролетарии, стройсь!
— Даю пять минут привести себя в порядок! И чтобы выглядеть как следует!
— Батя, ты чересчур к нам строг. Мы как-никак представители правящего класса. Нам можно и поблажку сделать. Не обязаны мы этикет досконально знать. Я слыхал об одном графе, который в оперу всегда приходил с опозданием, а уходил до окончания представления.
— Это вам не конкурс на лучший анекдот, дорогой коллега Шейем!
С этими словами Канижаи вышел из душевой. Папаша Таймел поспешно натянул брюки и устремился следом за батей. Он догнал его в предбаннике.
— Янош!
— Чего тебе? Ты тоже оденься как следует, старик.