Потоптавшись еще немного у кровати Виолы, мы вскоре начали прощаться. Канижаи вместе с Жужей отправились на поиски главврача. Когда мы уходили, Виола окликнул Яни Шейема:
— Останься, Яника.
Едва остальные скрылись за порогом, Виола тихо проговорил:
— Вот уж не думал, что батя меня под пилу подставит.
— Ты, парень, видно, от горя рехнулся?!
— Как раз наоборот. Я очень даже в своем уме. И о многом передумал, лежа здесь. Вспомни-ка, кто в последний раз на этой пиле работал? Когда мы штурмовщиной занимались в «жестяном дворце». Припомнил? А?
— Вроде батя да папаша Таймел.
— Ну, Таймел в таких штуковинах не очень-то разбирается.
— Батя, кажись, что-то резал.
— Точно! Он тогда еще нервничал, торопился и, видно, сломал пилу.
— Быть не может, дружище!
— Но вы не бойтесь, Яника, я никому об этом не скажу. Ни бате, ни комиссии. А вот тебе сказал… Я ведь в бригаде не первый год, кое-что просек.
— И все-таки, старина, что-то не сходится. В котором часу ты включил пилу?
— Может, в половине седьмого, может, без четверти семь. Как притащили трубы и Богар разметил их.
— А когда несчастный случай произошел?
— Около восьми.
— А до этого?
— Что до этого? Что могло быть? Я работал. По нужным размерам нарезал трубки. Этак дюжины три уже нарезал. Шло все без сучка без задоринки. Богар вместе с Лазаром снег расчищали. Вот как было.
— Ну, видишь?
— Что это я должен видеть?
— Утром пила была в полном порядке.
— Время требовалось, чтобы неисправность дала о себе знать.
— Ты что-нибудь заметил?
— Просто пила подпрыгнула.
— Что, что?!
— Ей-богу, сам не пойму, в чем дело, но подпрыгнула!
— И все же как все это случилось, Якши?
— Труба вдруг задрожала, а пила завизжала, как сирена «скорой». Я, честно говоря, струхнул. Ну, думаю, сейчас рванет и кусок трубы прямо в руку угодит! Решил вынуть трубу из зажимов. Что иначе сделаешь? Зашел с другой стороны, придерживая кусок трубы, и почувствовал удар прямо в руку. Но боли не было. Никакой боли. Только рука сразу стала как чужая.
— Старина, позабудь ты обо всем. Понял? Забудь! Кто бы тебя ни спрашивал, ты толком ничего не знаешь, не помнишь! Слышал меня?! Упомяни о хлопке, щелчке или о чем-нибудь подобном. Им этого вполне достаточно. Ни за что не рассказывай, что обходил пилу, пытался вынимать трубу из зажимов.
— Честно говоря, я до конца и не помню, как все было…
— Ты и так слишком многое помнишь. Заруби себе на носу: вокруг пилы ты не скакал. Ясно?
— Ничего мне не ясно.
— Поэтому положись во всем на батю. Он лучше умеет такие дела обделывать.
— Тут уж обделывай не обделывай, все едино — рука изуродованной останется.
— Но остальное будет — о’кей. А вообще-то сейчас тебе нельзя волноваться. Попроси у сестры «утку» и спи. Это самое умное, что ты можешь сделать.
Когда Яни выскользнул из палаты Виолы, мозг его лихорадочно работал. Он думал о том, что пила, видно, и впрямь была испорчена, а это может повлечь за собой новое разбирательство. Пилу эту где-то отыскал батя, прибрал к рукам и вскоре ее отправил в «жестяной дворец». Разумеется, мы радовались: не придется вручную пилить всякие там дурацкие железяки. Это было бесплатное приобретение. Однако пила, разумеется, не проходила тщательного техосмотра и поначалу даже не была должным образом оприходована, бригада пользовалась ею нелегально. Но на участке в Шорокшаре начальство ее приобретение одобрило, на пиле был проставлен инвентарный номер, и тамошние механики от случая к случаю ее осматривали и смазывали, но больше для проформы. В конце концов, в ее исправности заинтересованы те, кто ею пользуется. Можно, конечно, сейчас поднять шум. Но к чему это приведет? Если несчастный случай произошел из-за дефекта в механизме, виновато начальство, начиная с Канижаи и выше. Но в луже окажется прежде всего наш батя. Если же Виола нарушил правила техники безопасности, тогда виноват он сам. Но Якши подводить никак нельзя. Остается Канижаи. Хватит ли у него сил удержаться на ринге после такого удара?
Надо предупредить его, чтобы держал ухо востро. Он и сам это прекрасно понимает. Еще лучше, чем мы.
Мы сидели на скамейке перед входом в больницу, Лазар стоял напротив. Отчаянно жестикулируя, он убеждал нас в необходимости проявлять твердость духа.
— Чего ты добьешься твердостью духа, старче?!
— Неужто не понимаете, ребята? Как бы тяжко ни болел человек, если он сам по-настоящему хочет поправиться, то непременно на ноги встанет. Твердость духа поболе стоит, чем лекарства да доктора.