Я направился к Переньи и сообщил, какие детали и какой материал мне нужны, он все без слов выписал, но велел, чтобы я зарегистрировал у инженера Энекеша их использование в изготовке гидрооргана.
Оттуда я пошел в столярную мастерскую, где мы вместе со стариком нарезали несколько дюжин дощечек и палочек. Затем я приступил к исследованию заводской свалки. Я усердно рылся там, пока не набрал разных железок, пластмассовых трубок, кусков олова, меди, жести, разных деревяшек, картонок. Я собрался сделать макет нашего гидрооргана. А делая макет, я смекну, что к чему, с чего начинать, чем заканчивать.
Я принес все обнаруженные сокровища в специально отведенный закуток и принялся работать. Проработал час и прервался. Пошел спросить у Яни Шейема, не приходил ли батя, не знают ли они о нем что-нибудь. Ребятам ничего не было известно. Батя пропал. Я поинтересовался о нем у Переньи, тот сухо сообщил: «Канижаи улаживает официальные дела». И все, больше он ничего не захотел сказать.
Я вернулся к макету и постепенно из палочек, жестянок сложил схему, потом стал делать каркас будущего гидрооргана. Так я постепенно намечал дорогу.
Когда прогудел гудок на обед, я нарезал трубки. Подгонял одну к другой с помощью пробок разного диаметра. Словом, как бы играл в конструктор, в котором все можно собрать и разобрать.
В столовой я сел за столик рядом с Марци Сючем. За соседним столиком сидели трое инженеров из управления: двое мужчин и одна женщина. Краем уха я услышал, что они говорят о Канижаи.
— Не хотела бы я сейчас оказаться на его месте, — заметила женщина. — А вообще-то мне жаль его.
— Sic transit gloria mundi, — провозгласил пожилой мужчина.
— Дядюшка Шани, мне на нервы действуют ваши латинские пословицы.
— Я просто говорю: так проходит земная слава.
— Получит выговор, и скоро все забудется, — небрежно бросил молодой инженер.
— Говорят, что ожидается страшный скандал, в этом деле замешаны многие, — перебила женщина.
— «Говорят, говорят…» — отмахнулся молодой. — Говорят, существовал когда-то римский папа, который на самом деле был женщиной.
— Ужасно, что вы так легко ко всему относитесь.
— Меня действительно эта история мало волнует.
— Хорошенькая взбучка бригаде не помешает. Их очень избаловали. Получается, только они работают, а другие — нет.
— Не волнуйтесь, все останется по-прежнему.
— Не думаю. После скандала?
— О скандале очень быстро забудут.
— Но факты — вещь серьезная, о них невозможно быстро забыть.
— Но на них можно не заострять внимание.
— Panta rei, — снова произнес пожилой.
— Дядюшка Шани!
— «Все течет», прошу прощения, это все, что я сказал.
— Дядюшка Шани, я, ей-богу, в один прекрасный день разделаюсь с вами!
И они сменили тему разговора. Я спросил у Марци, слышал ли он.
— Меня это вовсе не трогает.
— А мне не нравится.
— Ты завтра будешь вкалывать точно так же, как вчера. Остальное — чепуха. Зачем мне интересоваться вещами, которые я все равно не могу изменить.
— Марци, иной раз я тебе просто завидую. Мне в таких случаях все кушать хочется.
— Игра не стоит свеч. Хочешь головой в стену биться?! В один прекрасный день останешься лежать у стены с проломанной башкой.
После обеда я встретил Яни Шейема, который был взволнован не меньше меня. Он сказал, что пойдет разыскивать батю.
Вскоре парень вернулся и сообщил: Канижаи увезли в Шорокшар для повторного осмотра места происшествия. Оттуда все поедут в больницу: комиссия вторично будет разговаривать с Виолой. Яни узнал это у Беренаша, с которым столкнулся у дверей завкома.
— Дядюшка Лайош отделался общими словами, от которых я, честное слово, не поумнел.
— И все же что он сказал?
— Никто, мол, не собирается обижать товарища Канижаи. Проводится расследование несчастного случая. Но Канижаи как бригадир отвечает за все, поэтому, дескать, расспрашивают прежде всего руководителя.
— Но зачем такой цирк устраивать? И почему профсоюз не вмешивается, не отстаивает батю?
— Беренаш заявил, что факты не собраны и не проанализированы, профсоюз не может вмешиваться.
— Иными словами: скандал налицо, но его попытаются стушевать.
— Обожди, в качестве послесловия он кое-что добавил. Неофициально выразил сожаление: дескать, товарищ Канижаи упрям и самонадеян, и с ним невозможно по-умному поладить, договориться.