— Ты должен уйти с Фарлафом, — объявил Святогору дядя, когда юноша оправился настолько, что потрясение не могло вредно подействовать на него. — Ты сам понимаешь, что здесь тебе не сносить головы.
— Уйти? Нет! — упрямо отвечал Святогор. — Я не оставлю Любушу.
— Забудь о ней! — настаивал Гостомысл. — Разве не исполняется предсказание?
— Предсказание? Какое?
— О том горе, какое она принесёт тебе. Она уже принесла его.
— Горе? Но вместе...
— Вместе! — усмехнулся Гостомысл. — Это вряд ли! Пока ты лежал здесь, борясь со смертью, твоя Любуша стала невестой Вадима.
Сказал это Гостомысл и сам тут же понял, что в данном случае ему лучше было бы помолчать.
Юноша побледнел, как полотно, и, забыв о своей слабости, вскочил с ложа.
— Не может быть! Она моя! — не своим голосом вскричал он.
Перепуганный Гостомысл попробовал было успокоить племянника. Не удалось ему это. Волнение охватило всё существо Святогора. Даже Стемид и Рулав, призванные Гостомыслом, не могли убедить юношу успокоиться хоть немного.
Новгородский посадник был сильно встревожен. Вспышка негодования, овладевшая Святогором, могла привести к весьма печальным последствиям. Обезумевший от горя Святогор мог натворить много неприятностей своему дяде.
Так оно и вышло на самом деле.
Несмотря на все меры предосторожности, предпринятые Гостомыслом, Святогор в туже ночь исчез из посаднических палат и явился в род Володислава как раз в то время, когда Любуша готовилась стать женой другого.
28. Соперники
вадебное шествие было нарушено...
С громким криком радости кинулась Любуша к Святогору. Побледневший от злости, волнения, неожиданности, Вадим схватил было её за руку, но она с несвойственной женщине силой вырвалась.
Толпы расступились, давая Любуше дорогу.
— Ты жив! Ты вернулся! — повторяла Любуша, плача теперь уже от радости на груди у Святогора.
— А ты?..
— Меня заставили... Сказали, ты умер... воля Перуна...
— Кто этот дерзкий, осмелившийся нарушить обряд? — раздался голос Велемира.
Старый жрец, конечно, узнал Святогора, но не хотел подавать виду.
— Отец, что же это! — кинулся к нему растерявшийся Вадим. — Ведь ты обещал мне!
— Знаю я, — ответил ему старец и снова возвысил голос: — Кто этот дерзкий?
— Это Святогор-солевар, — ответили из толпы.
— Святогор? Но ведь он умер! Вы знаете, за хулу, возводимую на Перуна, он был растерзан перынским волхвом.
— Нет, не им я был растерзан! — выступил вперёд Святогор, крепко обнимая одной рукой Любушу. — А ты, отец, спроси: чей след остался у меня на груди?..
Он распахнул рубаху и показал подживавшую рану.
Велемир вопросительно взглянул на Вадима, до крови кусавшего себе губы.
— А если не знаете, его спросите. Только скажет ли он? — гремел Святогор, указывая пальцем на старейшинского сына. — В бурю по Ильменю плыл я с ним вместе. Страшная была буря... Наш челнок опрокинулся. Он на дно пошёл... так, о себе не заботясь, я нырнул за ним и вместе с ним на берег был вынесен валом. Без меня он погиб бы... А что же он в награду за это сделал? На меня коварно напал и поразил ножом.
— Правда это, Вадим? — строго обратился старец.
— Да, правда! — ответил тот, успев совладать со своим волнением. — Но у меня на это были причины.
— Какие? Ты должен назвать их!
Толпа, собравшаяся на лугу, смолкла, ожидая ответа. Святогор, не знавший за собой никакой вины, спокойно и с презрением смотрел на своего соперника. Любуша отвернулась от Вадима. А старый Володислав угрюмо нахмурил седые брови.
— Он стал поносить великого Перуна! Из уст его сыпались хулы нашему грозному богу, — уверенно заговорил Вадим. — Тогда я не стерпел и вступился за честь божества... Кто бы из всех, здесь собравшихся, поступил иначе?
— Так ли это, Святогор? — обратился к солевару жрец.
— Нет, нет, клянусь Перуном, ничего этого не было! — воскликнул тот. — Я сказал ему, что Любуша любит меня, и тогда он бросился на меня с ножом.
— А перынский волхв?
— В заповедной роще не было волхва... тог, кого он принял за него, был простой человек.
— Простой человек? — вскричал Велемир. — Ты лжёшь! Ничья нога не ступает в Перынской роще. Только мы, посвящённые в тайны божества, имеем право входить в неё... Никто из всех родов приильменских не осмелится нарушить священную волю богов.