Впрочем, и под человеческие, но чужие, тоже. Сибилла, насколько смогла, привела в порядок оставленное ею поле битвы, приняла душ и улеглась на свою широкую светлого дерева кровать. Франсуа наверняка сейчас бродит один по городу – он всегда отправлялся побродить, когда нужно решить очередную неотложную проблему, как, например, сейчас: где взять денег для постановки «Шквала»? Сибилла протянула руку и взяла с тумбочки рукопись – сколько раз она уже читала и перечитывала ее! Вторая, точно такая же, лежала на тумбочке Франсуа. Очень скоро Сибилла опять страдала и любила вместе с Сержем, главным героем пьесы, таким несчастливым в своей любви и таким любящим…
Франсуа вернулся домой около десяти и увидел, что Сибилла уже спит. Это значило, что сегодня они больше никуда не пойдут, и он весь вечер ходил на цыпочках, чтобы не разбудить ее. Потом долго лежал в темноте с открытыми глазами. Чтобы не скрипеть, он не стал закрывать ставни, и уличный фонарь протянул длинную полосу света через лицо и плечи Сибиллы. И Франсуа залюбовался мягким овалом ее лица, длинной шеей, вдыхал запах волос – Сибилла, любимая… Как удивительно, что можно любить так долго, так неизменно и почти что благоговейно. Но может быть, все так любят? Даже эта самая Муна?.. Неужели Муна и в самом деле погасила в коридоре свет? Он мог поклясться, что видел ее в дали туманного зеркала за своим плечом… А потом он опустил Сибиллу в качалку… И что же? Муна потом его и зажгла? Занятная, однако, дамочка эта, всеми забытая актрисуля, вернувшаяся из Вестфалии…
– А почему ты мне не говорил, что Муна Фогель такая чудаковатая? – говорила Сибилла, сидя на кровати на следующее утро. Она с любопытством поглядывала на Франсуа, который, похоже, вчера выпил лишнего. Он тер заросшие щетиной щеки, поминутно зевал и с отращением поглядывал на крепкий, почти черный чай, который сам же себе и заварил. Потом помешал чай ложкой, закрыл глаза и выпил как микстуру.
– Так ты все-таки знаком с ней или нет?
– Нет. Но один раз видел ее вместе с Бертомьё на прошлой неделе. Мне хотелось, чтобы ты составила собственное мнение. У тебя гораздо лучше интуиция, – тут же прибавил он, и Сибилла расхохоталась.
– Не оправдывайся. К ней я тебя не буду ревновать.
– Почему? Она что, такая старая?
– Да нет, просто не от мира сего, вне времени, вне пространства, вне жизни… нашей, я имею в виду… просто «невозможная» какая-то!
– Пожалуй, ты права, – очень серьезно согласился Франсуа после настолько долгого раздумья, что Сибилла расхохоталась, до того ей показалось нелепым его глубокомыслие.
А Франсуа между тем думал про себя, что любую женщину можно назвать «невозможной», пока с ней не переспишь. Все невозможные, каждая на свой лад. Только в неблагодарном подростковом возрасте, когда желание тебя так и распирает, возможны все. Вывод понравился ему самому. Для мужчины, который не нашел своей Сибиллы, не желал ее постоянно, жизнь должна быть похожа на непристойное сновидение, в котором он пристраивается к любой и каждой… Надо сказать, что Муна произвела на него престранное впечатление. Какого дьявола его занесло в тот день на обед с журналистами, и почему именно в этот день Сибилла осталась в Турени? Почему после этого обеда он затеял дурацкую комедию в духе тридцатых годов с Бертомьё и что-то вроде флирта с бывшей примадонной? (Муна ведь совсем недурна: отлично сложена, ухоженная и какая-то ужасно во всем старательная. В общем, в ней было все, чего в женщинах он терпеть не мог. Но в привыкшей всеми распоряжаться и фантастически богатой Муне ему это почему-то понравилось.) Но ведет она себя по-идиотски: она же предложила ему взять половину постановочных расходов на себя сразу, как только прочитала пьесу. Он подготовил Сибиллу. А потом? Что произошло? Мнения о пьесе она не переменила, у нее вообще нет никакого мнения. Сама сразу так и сказала. Может, Бертомьё ей наговорил, что будут трудности с публикой? Конечно, трудности будут… Но интуиция подсказывала Франсуа, что вернее всего его вчерашнее предположение: Муна видела их в коридоре театра у зеркала и внезапно погасила свет, а из-за качалки зажгла. Потому и пришла после них с опозданием, да еще с таким странным выражением лица… Бертомьё, который знал Муну лучше всех (или, по крайней мере, она хотела, чтобы так думали), сообщил Франсуа, что в свое время Муна не чуждалась радостей парижской жизни. Так что, если бы Франсуа вдруг изменил бы с ней Сибилле, то изменил бы не в первый раз, но впервые – с женщиной, которая имела самое непосредственное отношение к их общим с Сибиллой замыслам. До сих пор Сибилла и не подозревала ни об одном из его приключений. Он никогда не гордился ими, да и гордиться было нечем. Честно говоря, Сибилла и представить себе не могла, что он может ей изменить. Ее трогательная уверенность слегка задевала Франсуа, но в то же время была необыкновенно удобна. И справедлива. Разве можно считать изменой его болезненную нелюбовь к одиночеству? Тем более со своими случайными знакомыми он и бывал раз или два, не больше. Внезапная мысль о Муне, о сближении с ней за кулисами театра, а возможно, и противоборстве с ней за теми же кулисами обдала его холодным потом: предчувствие говорило, что лучше бы ему как можно скорее покончить с этой историей. Но Франсуа не относился к тем, кто верит в предчувствия, судьбу и прочие предрассудки. Жизнь сама по себе и жестока, и своенравна, стоит ли заранее чувствовать себя жертвой и затягивать на шее петлю?
Глава 4
Франсуа вернулся домой, наверное, поздно. Сибилла слышала, как он негромко похрапывает в темноте, и знала, что утром ему придется преодолевать похмелье. Она видела его запрокинутую голову на другой половине кровати, приподнялась на локте и всмотрелась: костистые скулы, синева под глазами и ресницы – когда-то такие называли стрельчатыми – до того густые и длинные, что дотягивались чуть ли не до щек. А на щеке уже появилась щетина… Рука с длинными пальцами, ноготь на одном сломан, он сломался в качалке, и, когда они разговаривали в театре, Франсуа прятал его. Рука почему-то старила Франсуа, как старили Муну ее руки. Может, и ее руки старят? Сибилла посмотрела – нет, руки у нее были мягкие, гладкие, изящные. Сибилла была на пять лет моложе Франсуа, и вот эти-то пять лет и состарили его руки. Складки у рта приходят раньше, она их обнаружила у себя три года тому назад, они появились, словно две скобки, выдавая много смеха и поцелуев, невыплаканных слез и принужденных любезных улыбок. И теперь эти морщинки больше не разлучались с ней, подчеркивая каждую радость и каждую боль их совместной жизни с Франсуа, свидетели ее прошлого, свидетели неумолимой власти времени, его неустанных трудов и человеческой уязвимости.
Франсуа проснулся, приоткрыл глаза, слабо улыбнулся Сибилле и опять закрыл их, а она совершенно неожиданно для себя спросила:
– Ну и что? Что мы теперь будем делать?
В ее ласковом покорном взгляде светилось недоумение… и недоверчивость. А вдруг он ответит: «Как что? Откажемся. Откажемся, потому что спектакли не окупаются, а если окупаются, то только смешные. Люди слишком устали, угнетены, подавлены, им не до психологических изысканий юного никому не ведомого чеха, даже если он до безумия талантлив. К тому же автор умер, его не покажешь по телевизору, не разрекламируешь. Можно было бы на что-то надеяться, если бы самый великий режиссер нашей эпохи вцепился бы в пьесу с восторженными возгласами. Может, ему бы и поверили… Но кто у нас самый великий? И загорится ли он восторгом?», и так далее и все в том же духе…
Сибилла очень задумчиво сказала:
– А мне… Я почему-то была уверена, что договор у нас в кармане…
Она еще только искала причину своего неожиданного разочарования, а он знал, что виновником был он, Франсуа, и еще легкомыслие Муны, которая заинтересовалась пьесой и пообещала сотрудничество так поспешно, что ни ее интерес, ни обещание не могли быть искренними. В общем, неважно, обманулся он сам или Муна ввела его в заблуждение, он досадовал только на себя, а не на Муну. Кто не знает, что и в театре договор заключен тогда, когда поставлены подписи и дата.
– Да, вышло очень обидно, – говорила Сибилла без тени упрека, ни секунды не сомневаясь, что он сделал все возможное, и Франсуа разозлился на себя еще больше. В самом деле, обидно: в кои-то веки вместо того, чтобы делить права на пьесу с автором, его литагентом и прочими посредниками, они могли бы получить все двенадцать процентов целиком, они заработали их, они их заслужили; и если бы спектакль пользовался успехом, зажили бы полегче. Еще бы! Кто заслуживал облегчения больше, чем Сибилла, после стольких лет работы, если не сказать рабства, у всех этих кровососов? Франсуа накалялся. Почему Сибилла, которая не была ни прижимистой, ни транжирой, постоянно должна была считать каждый франк?.. В средствах они были стеснены куда больше своих друзей, и ответственность за это лежала на нем. Положение пары в обществе зависит от мужчины, от занимаемого им места, его веса – Франсуа никогда в этом не сомневался.