В коридоре я встретил коллегу, проводившего следствие по этому делу. Я спросил у него, какие новости. Коллега чертыхнулся.
— Этот Гажи упрям, как сто ослов. Ни за что не хочет признаваться, кому он сплавил эти проклятые сережки!
— Гажи? Постой, ведь он еще совсем недавно отправился на скамью подсудимых прямехонько из моего кабинета.
— Тем более ты должен знать его дурацкий характер.
— Разумеется. Если ты не возражаешь, я с ним потолкую.
— Сделай милость! — охотно согласился капитан. — В данный момент он как раз у меня в комнате.
Мы вошли. Увидев меня, Гажи тотчас поднялся со своего стула возле окна.
— Добрый день, господин начальник! — поздоровался он весьма любезным тоном.
— Ай-ай, Гажи, — с укоризной сказал я. — Получается, что я вас опять вижу в этих стенах?
— К сожалению. Попался из-за идиота, которого сам взял в напарники.
— Я думаю, теперь уже поздно по этому поводу расстраиваться. Вам надо себя выручать, чтобы поменьше срок дали. — Я угостил Гажи сигаретой. — Закуривайте.
— Весьма благодарен. — Парень прикурил и с наслаждением затянулся.
— Вы помните, Гажи, прошлый раз вы могли заработать гораздо более тяжкое наказание, чем получили. И благодаря чему? Благодаря чистосердечному признанию, не так ли?
— Так, но, видите ли, господин начальник…
— Погодите, — прервал его я. — Ваше дело до тех пор не передадут прокурору, пока вы не скажете правды, всей правды. Это первое, о чем я хочу вас предупредить. Второе: я думаю, вам не безразлично, сколько вам дадут на этот раз. А потому весьма важно, что напишет следователь в своем постановлении об окончании следствия. Искренне ли рассказал подследственный об украденных вещах и куда он их сбыл, или их нашли в результате длительных поисков, а он молчал или врал. Вы меня понимаете?
— Понимаю. — Тон ответа явно говорил о том, что Гажи колеблется.
— Тогда отвечайте мне без утайки. Будете отвечать?
— Так-то оно так, господин начальник. Но…
— Никаких «но». Отвечайте прямо — да или нет?
Гажи скорчил жалобную гримасу, затем, поколебавшись, выдавил из себя:
— Вам я не могу сопротивляться, господин начальник. А ведь я поклялся, что не продам этого малинщика ни за какие коврижки. Но вы разговариваете со мной как родной отец. И я не могу не сказать правду.
— Так-то лучше. Итак, кому вы их продали?
— Бузашу.
— За сколько?
— За тысячу форинтов.
Час спустя передо мной сидел Бузаш собственной персоной.
— У меня мало времени, резину тянуть не будем, — сказал я ему. — Кажется, вы меня знаете.
— Встречались, — ответил Бузаш.
— Тогда говорите, где сережки, которые вы купили у Гажи за тысячу форинтов?
Бузаш вознегодовал:
— Я поражен, господин начальник! Эта гнида, этот мерзавец все-таки раскололся, хотя клялся землей и небом, что все останется между нами.
— Оставим это, Бузаш. Где бриллиантовые серьги?
— У меня на квартире.
— Поехали!
Через минуту мы сидели в машине.
По дороге Бузаш начал было оправдываться:
— Поверьте мне, господин начальник, я только…
— Знаю, знаю, Бузаш, все знаю. Знаю и скупщиков краденого вашего сорта, будьте спокойны. Вы отлично знали, сколько стоят эти сережки. Почему? Да потому, что предварительно вы успели их показать специалисту. Или не так?
— Так.
— Их смотрел Чёрге?
— Он.
— И что же он сказал?
— Он сказал: «Можешь спокойно отвалить две косых».
— Так. А вы дали Гажи одну. Потому что знали, что наш общий знакомый отнюдь не унаследовал их от бабушки. Правильно?
— Прошу прощения, но я как раз собирался позвонить и заявить…
Я остановил его:
— Перестаньте, Бузаш. «Малинщики» вроде вас всегда собираются позвонить и заявить, но только тогда, когда чувствуют, что деваться им некуда. Или заявить, или самому сесть за решетку.
Вскоре у меня на ладони лежали обе серьги, стоимость которых по меньшей мере составляла тридцать тысяч форинтов. Но самое любопытное состояло в том, что на бриллиантах было обнаружено то же американское клеймо, которое стояло на драгоценностях Кочишне.