— Кто из персонала, кроме вас, работал в пансионе Кочишне?
— Когда я ушла, боясь жандармов, хозяйка взяла себе другую кухарку.
— Как ее звали?
— Тереза. Фамилии не помню. Кроме нее, сменилось несколько горничных, одни уходили, другие приходили. В тот же день, когда на кухню пришла Тереза, в пансионе появилась и новая горничная. Смазливая такая девица с пепельными волосами, голубоглазая. Имя у нее было какое-то чудное, не наше… не то Хелена, не то Хельга… Немцы возле нее так и увивались, она свободно говорила на их языке.
— Что вы знаете о гибели Кочишне?
— Весть о ее ужасной смерти ошеломила всех. Мы, жители поселка, очень ее жалели. Жандармы, прибывшие на место происшествия, обнаружили еще и кухарку Терезу, связанную, с заткнутым тряпкой ртом. Но никакого следствия они не проводили, никого не допрашивали, а труп Кочишне поскорее упрятали в гроб, отвезли на кладбище и тайком похоронили. Так, что никто об этом не знал. Только после освобождения на ее могиле поставили красивый памятник.
— Да, мы его видели. Прошу вас, если вы припомните еще что-нибудь о вашей бывшей хозяйке, немедленно дайте нам знать.
Мы поднялись и уже собрались было уходить, как вдруг Багине всплеснула руками.
— Подождите минутку! Я совсем забыла, ведь у меня есть кое-что.
Багине торопливо прошла в соседнюю комнату и через минуту вернулась, держа в руках небольшой, аккуратно обвязанный шнурком сверток.
— Вот, пожалуйста, — сказала она и положила сверток передо мной на стол.
— Что это?
— Бумаги вдовы Кочишне.
— Как они попали к вам?
— Это произошло уже после смерти мужа. Однажды вечером я украдкой, огородами пробралась к пансиону, захватив с собой ведерко. Конечно, я выждала, пока совсем стемнело, чтобы никто меня не заметил. У меня остался поросенок, а кормить его было совсем нечем. Вот я и хотела попросить у Кочишне ведро помоев. Только бы меня не увидели жандармы! Кажется, все обошлось благополучно. Кочишне стояла у окна в своем кабинете и смотрела на озеро. Увидев меня, она сделала знак рукой, чтобы я подошла к задней калитке. Мы встретились, и я расплакалась. Кочишне гладила меня по плечу, стараясь утешить. Потом взяла у меня ведерко, пошла в дом и через несколько минут вернулась. Ведро было наполнено до верха, только в нем оказались не помои, а картофель, мука и сахар. Я опять было ударилась в слезы, но хозяйка знаком остановила меня и тихо сказала: «Иди за мной». Когда мы вошли в кабинет, она заперла дверь и так же негромко спросила: «Могу я дать тебе поручение?» Я молча кивнула. Тогда она вынула из стенного сейфа большой, толстый бумажный конверт, заклеенный и опечатанный. «Прошу тебя, спрячь вот это у себя, но так, чтобы никто не нашел. Ни в коем случае не в доме, а где-нибудь поблизости. Если со мной что-нибудь случится, передай эти бумаги властям. Только не теперешним нилашистам, а потом, другим… Ну, ты понимаешь». — «Понимаю», — ответила я. «А вот этот перстень, — продолжала она, — прими в подарок, на память обо мне…» Кочишне сняла с пальца массивное кольцо со сверкающим камнем. «Не расставайся с ним никогда. Продай только, если мальчику не будет на хлеб». Потом она проводила меня до калитки и обняла на прощание. Мне показалось, что в глазах у нее стояли слезы. Я поспешила домой, перевязала пакет шпагатом, положила его в коробку от ботинок, тоже хорошенько завязала, а потом закопала под яслями в коровнике — все равно он стоял пустой. Яму заложила черепками и утрамбовала, сверху навалила земли и прикрыла сеном, чтобы не видно было.
— Почему же вы до сих пор не передали пакет в милицию? Или в Совет?
— Когда наш поселок освободили русские и советские офицеры вместе с новыми венгерскими властями стали разыскивать и арестовывать жандармов и нилашистов, я вынула пакет и вскрыла. В нем оказалась пансионная книга, а в ней много-много фамилий. Одни из них были подчеркнуты красным, другие — зеленым цветом, а перед некоторыми стояли еще и малюсенькие крестики. Эту книгу я передала в народный трибунал, самому судье в руки. А личные документы покойной решила пока сохранить у себя, чтобы, чего доброго, не затерялись. Ведь в канцелярии у трибунала я видела целые горы всяких бумаг. Вот взгляните — это ее памятные записки, или, точнее сказать, дневник. А вот это — договор об аренде дома, фотографии драгоценностей, письма… «Зачем они трибуналу? — подумала я. — А у меня будут в целости».