У Кафара зуб на зуб не попадал от нервного озноба.
— Я всю жизнь честно и добросовестно работал, — громко повторял он. — И все, что я получал за это, я отдавал вам… Я честно зарабатывал свой кусок хлеба, честно. И весь этот хлеб доставался вам, вам! Я отдал вам все, что у меня было, у меня осталась только жизнь, так возьмите же и ее — и вам будет спокойнее, и мне… Идите же, возьмите! Возьмите мою жизнь! — Несмотря на озноб, он вылез из постели и снова заковылял на костылях. — Ну, что же вы стоите? Идите, берите уж и мою жизнь!
Чимиаз, ничего сначала не понимая, смотрела на отца. И вдруг до нее дошел горький смысл его слов. Зарыдав, она уткнула лицо в ладони и бросилась вон.
Фарида тоже смутилась, но все же не смогла сдержаться и тут.
— Ни на что не способен, а еще кричишь! — укорила она мужа и пошла успокаивать дочку.
Махмуд у них родился, когда Кафар учился на втором курсе, и этот день запомнился ему навсегда.
Он отвез Фариду в родильный дом на Баилове, а уже на следующее утро у них родился мальчик…
Он даже и не думал, что это произойдет так сразу — поджарил цыпленка, повез ей с утра в роддом. Здесь, в комнате ожидания на первом этаже, было уже много народа. И каждые десять — пятнадцать минут открывалось маленькое окошко, в котором появлялось лицо девушки — и тогда все ожидающие, волнуясь, поспешно бросались к этому окошку. Те, кто принес передачу, отдавали ее девушке; кому-то она возвращала пустую посуду; некоторые, особенно молодые мужчины, шепотом спрашивали:
— Сестренка, от нашей нет каких-нибудь новостей?
— Пока ничего нового. Ишь, какой нетерпеливый! Всему свое время, как только родится — обязательно сообщу. А вы пока магарыч готовьте.
И каждый отвечал:
— Будет магарыч!
А потом эти молодые мужчины мотались беспокойно по тесной комнате ожидания, иногда подходили к доске, висящей на стене — там были написаны фамилии матерей, родивших предыдущей ночью, вес и рост новорожденных.
Кафар передал своего цыпленка, и теперь тоже метался из угла в угол, по нескольку раз читал написанное на доске. Почему-то вспомнилась ему сейчас, в этой тесной комнатке, Гюльназ: «Эх, если бы я сейчас пришел к ней, а не к Фариде!» — с тоскливой болью в сердце подумал он. И еще подумал: «Родила бы Фарида мертвого ребенка… Или вот бывает, что умирают при родах… И тогда бы он навсегда избавился от Фариды… — У него аж мурашки побежали от этих мыслей. — Нет, не надо, чтоб она умирала, пусть только родит мертвою ребенка, а уж я больше на пушечный выстрел к ней не подойду, а потом и вовсе разведусь… Да, если родится ребенок, развестись уже будет невозможно. Нет, как бы там ни было, это мой ребенок, и пусть он будет жив, а она умрет. Это мой первенец, он не должен умирать!.. А потом, что потом я буду с этим ребенком делать?»
Снова открылось маленькое окошко, девушка с жарким блеском глаз на этот раз высунула из окошка всю голову и радостно крикнула:
— Велизаде! Муж Велизаде Фариды здесь? Сердце Кафара бешено заколотилось. «Господи, пусть оба они окажутся живы-здоровы, — подумал он. — Пусть ничего не случится ни с Фаридой, ни с ребенком…»
Девушка нетерпеливо крикнула еще раз:
— Ну, есть здесь родственники Велизаде Фариды? Кафар подошел к окошку.
— Есть…
— Ну, что же вы не отзываетесь? — Кто-то сзади засмеялся, крикнул, что папаша, наверно, онемел от счастья. — Ну, где мой магарыч?
— А… кто родился?
— Нет, сперва магарыч, тогда скажу.
Хорошо, что Кафар только накануне получил стипендию, деньги у него были, и он, не раздумывая, протянул девушке десять рублей.
— Пусть карман твой всегда будет полон! Сын у тебя родился. Богатырь. Четыре килограмма семьсот граммов, пятьдесят шесть сантиметров.
«Ай, молодец!» — воскликнуло одновременно несколько женских голосов.
Словно туман поплыл перед глазами Кафара; лица окруживших его людей стали вдруг расплываться. Чуть не бегом выскочил он на улицу.
Кафар шел по городу с таким видом, словно теперь весь Баку принадлежал ему. Он сам не знал, куда так спешит, куда несут его крылья счастья. И вдруг он пришел в ужас от своих давешних мыслей. «Господи, прости мне мое прегрешение, — молил он, — прости мне мой грех, береги моего сына. И Фариду береги, ведь она все-таки мать моего ребенка…»
В тот день, когда Фарида выписалась, когда Кафар впервые взял на руки ребенка — это смуглое, сонное существо, черты лица которого были еще нечеткими, глаза полуслепыми, как у щенка, — Кафара вдруг пронзило ощущение, что только этому младенцу принадлежит его, Кафара, сердце. Какое-то могучее тепло омывало, пронизывало его существо от макушки до пят. И Кафар говорил этому малютке: «Значит, ты мой сын… Но почему же ты тогда так странно явился на свет? Я думал, будет у меня свадьба, я женюсь на Гюльназ, потом пройдут девять месяцев, и тогда появишься на свет ты… А ты появился совсем по-другому, даже нежеланно… Но теперь это все ничего не значит — потому что ты мне дороже всех на свете… Ты своим рождением словно бы снова подарил мне моего отца…»
А самое странное для него было то, что почти такие же нежные чувства испытывал он и к Фариде. Кафар улыбался ей, и Фарида улыбалась так же сердечно и счастливо, как он.
— Он на тебя похож, — сказала она. — Вылитый ты.
— Да, — согласился Кафар. — Похож на меня. — Хотя на самом деле он не находил в младенце ни одной черты, похожей на его собственные. Да в конце концов, какое все это имело значение! Главное было то, что у него появился сын, и сын этот согревает его сердце…
С этого дня он начал скучать на занятиях, как освободится — так сразу домой. Однокурсники все удивлялись, почему это он сторонится их…
А прибежав домой, он первым делом шел к колыбельке сына.
— Ну как ты, мужичок? — говорил он.
Махмуд морщил личико, собираясь заплакать, но Фарида была начеку — вставала рядом с Кафаром, брала маленького на руки, целовала его, целовала Кафара. Она теперь очень изменилась, Фарида — была ласковой, нежной, совсем не ворчала по пустякам. Но и забот у нее прибавилось: больше приходилось шить на заказчиц, да еще ухитрялась она между делом мастерить рубашки и штанишки для Махмуда. Показывала их Кафару и спрашивала: «А ну-ка, посмотри, подойдет это твоему сыну?» И Кафар отвечал: «Подойдет…» Хотя Махмуду пока, кроме пеленок, ничего и не было нужно. Когда родилась Чимназ, Махмуду исполнилось уже три года.
Время шло, а Кафар все никак не мог решиться рассказать о своей женитьбе матери и сестрам, и из-за этого у них время от времени вспыхивали ссоры с Фаридой. Но он все тянул, все надеялся на какой-то счастливый случай. В конце концов все раскрылось само собой.
…Домой, в деревню, он выбирался теперь только на зимние каникулы, в летние совсем не приезжал, солгав матери, что работает. Услышав об этом в первый раз, она искренне изумилась: «Как работаешь? Зачем работаешь?».
— Да ты не волнуйся, — успокоил он, — работа легкая, а самое главное — по моей будущей специальности. Так уж вышло: открылось вакантное место, и один человек устроил меня туда. А уйду — в другой раз мне такой работы уже не получить…
— А что это все же за работа, сынок?
— Ну… Научная работа. В архиве…
— Значит, закончив институт, ты в деревню не вернешься?
— Н-не знаю, мама… Я хочу учиться дальше, поступить в аспирантуру.
— То есть будешь ученым?
— Можно и так сказать…
— Будь, будь, мой родной, ученым. — Гюльсафа хоть и поняла, что сын не собирается возвращаться, все равно рада была такому его решению; с одной стороны, в деревне только и разговора будет, что сын Махмуда стал ученым, а с другой — Кафар станет опорой для своих братьев и сестер, поможет и им стать на ноги…
Так, разговаривая, шли они по саду, под черный инжир…
Кафар задерживался чуть не у каждого дерева.
— Смотри, как вишня-шпанка постарела…
— Да… Даст бог, приедешь как-нибудь, спилишь ее, посадишь на этом месте новое дерево.
— А какая хорошая была вишня — мясистая, чуть кисловатая. Как она плодоносила этот год?