— Даже так! Ну, раз так, тогда слушай, что я скажу. Ноги этой женщины в моем доме никогда не будет!
— Да она и сама наш порог не переступит, даже если мы начнем ее умолять.
— Умолять! Еще чего! Чтобы я ее умоляла? Не приедет — и черт с ней! И чтоб братья-сестры твои тоже сюда носа не казали! Можно подумать, я из-за этого переживать буду! Ха-ха-ха! Да мне только лучше будет, спокойней, а то знаем мы вас, деревенских — дай только волю, так они тут же дом в постоялый двор превратят: один уедет, другой приедет…
Тут они оба увидели, что проснулся от их голосов Махмуд, испуганно смотрит на них.
Фарида ушла на кухню. Махмуд быстро подбежал к отцу, прижался к его ногам. Кафар погладил мальчика по голове, и Махмуд улыбнулся, спросил шепотом:
— А почему мама опять тебя ругает? Кафар подхватил сына на руки.
— Она не ругает, сынок… — сказал он.
— Я же вижу! Ты что думаешь, я не понимаю, да? Она тебя из-за бабушки ругает. — Он прижал губы к уху отца. — А почему мама не любит бабушку Гюльсафу? — Кафар пожал плечами. — А свою маму, старшую бабушку, она очень любит. Всегда нам pacсказывает про старшую бабушку.
Кафар удивился:
— Старшая бабушка? Когда это она стала старшей? По возрасту старше бабушка Гюльсафа…
— Ну да, — не поверил Махмуд. — А почему же тогда мама всегда говорит, что бабушка Басира — наша старшая бабушка?
Кафар снова пожал плечами. Махмуд оглянулся на дверь и еще тише зашептал:
— Мы к ней ходили, когда ты уезжал… А она правду говорит, что бабушка Гюльсафа никогда к нам не приедет?
— Да что ты, сынок, обязательно приедет. Разве бабушка Гюльсафа сможет прожить без тебя? Приедет и возьмет тебя с собой в деревню. Будешь там лазить по деревьям, рвать бабушке груши, яблоки.
— А на коня она меня посадит?
— На коня? Обязательно, и на коня посадит, и на ослика.
— А конь хороший? Он быстро скачет?
— Крылатый конь, он несется как ветер.
— Тогда скажи ей, чтобы она скорее приезжала! — А когда вернулась Фарида, Махмуд крикнул торжествующе:- Ты знаешь, мама, у бабушки Гюльсафы есть конь! Крылатый, быстрый, быстрее ветра! И ослик у нее есть!
— Как же, держи карман шире! — буркнула Фарида и понеслась в соседнюю комнату — там захныкала проснувшаяся Чимназ.
Махмуд хотел спросить еще у кого-нибудь — есть все-таки у бабушки Гюльсафы лошадь или нет? Но подумал, подумал и решил пока никого ни о чем не спрашивать. Насупившись, он пошел играть во двор.
Мать Кафара так ни разу к ним и не приехала.
В самом конце учебы, уже на пятом курсе, Кафар устроился на работу. День этот, пятое марта, запомнился ему на всю жизнь. Фариде он сказал об этом вечером, когда она вернулась со своей фабрики. Сначала она не поняла, в чем дело, точнее, просто не услышала его слов — у нее сегодня были неприятности: последнее сшитое ею платье не понравилось заказчице. Расстроенная, она начала ворчать прямо с порога: «Просто с ума люди посходили! Раньше эта уродина, — Фарида имела в виду свою привередливую заказчицу, — всегда в восторг приходила от моих платьев, а теперь как будто весь мир перевернулся — то не так, это не так, фасон ей не подходит. И сама все морду кривит. Не-ет, думаю, тут не в фасоне дело, похоже, все дело в том, что нашла ты, голубушка, себе другую портниху, этот ларчик у нас просто открывается. А того не понимает, что чем лучше портниха — тем дороже приходится ей платить… Хотя постой, постой… Кажется, ларчик действительно просто открывается. Не зря же эта мымра ляпнула между делом, что ее муж начальником милиции стал! Вот оно в чем дело! Ну, конечно, теперь они обнаглеют, он-то, небось, уже начал у людей на ходу подметки рвать. То-то она о себе и возомнила… — Она сердито посмотрела на Кафара. — Везет же другим женам, деньги на них сыплются, как песок на бакинских пляжах. А я тут слепну, чтобы своего мужа прокормить!..»
Вот тут-то Кафар и сказал: «Можешь меня поздравить…» Фарида подозрительно, но все же не без любопытства посмотрела на него, и Кафар улыбнулся ей.
— Да-да, можешь меня поздравить.
— Интересно бы узнать, с чем?
— С тем, что я перестану есть хлеб, которым ты меня попрекаешь.
— Да-а?.. А что такое случилось? Ты нашел золотую жилу?
— Нет, устроился на работу.
— Да, уж кому-кому, а тебе золотую жилу в жизни не найти. Да и то сказать: разве станет бог раздавать золото кому попало? Нет, бог — он как следует сначала посмотрит, что за человек…
Фарида накормила детей, уложила их спать, раскрыла швейную машину и, проклиная заказчицу: «Чтоб ты сдохла в этом платье!» — принялась распарывать платье, ушивать его в бедрах.
— Дура ты, дура, — бурчала Фарида, — еще недовольна, что в бедрах свободно. Ну, а я-то тут при чем? Что я, тебе свои бедра дам что ли? Ты благодари бога, что на таком хилом, как у кильки, теле трусы еще держатся! — последнее соображение очень понравилось Фариде, она повернулась к Кафару: — Женился бы на такой — вот тогда и узнал бы мне цену!
Кафар засмеялся, подошел к жене и погладил ее по голове. «Господи, когда же она успела так поседеть?» — подумалось ему вдруг с нежностью.
— Чего ты ржешь? И все вы, мужики, такие — только заговори при нем о другой бабе — сразу таять начинает. Будь она хоть собакой — лишь бы чужой была. Тьфу, пропади ты пропадом! Нитка запуталась! Чтоб она сдохла, эта милиционерша! Задала работенку…
— Ну и плюнь, если тяжело.
— Как это — плюнь? А вас я чем тогда кормить буду? Разве на одну мою зарплату можно прокормить пятерых? Не забывай, что хоть Гасанага и в интернате, на него тоже тратиться приходится.
— Все, с сегодняшнего дня я больше не на твоем иждивении!
— Вон как ты заговорил! Я, значит, его кормила, одевала, дала ему возможность высшее образование получить — и вот она, его благодарность!
— Когда ж это я не ценил твоих забот? — Кафар привлек ее голову себе на грудь. — Ты не так поняла, я только хотел сказать, что с этого дня тоже буду помогать тебе.
— Чем это?
— Сколько же раз можно говорить! Я сегодня на работу устроился.
— Да-а! Ну надо же! Ты представляешь, как эта сукина дочь вывела меня из себя — ничего не слышала, что ты мне говоришь, ничего не соображала, да еще я думала, что получу с этой мымры деньги, куплю мяса — у нас мясо кончилось, — а она мне так ничего и не заплатила… Нет, ты правду говоришь? А как же твоя учеба?
— Ну что — буду учиться и работать. Все равно ведь скоро уже конец.
— Какой конец? А аспирантура? Ты ведь говорил, что будешь в аспирантуру поступать, ученым станешь! Значит, что, просто мне зубы заговаривал? Да? Морочил голову?
— Зачем? Буду работать и в аспирантуре учиться. Заочно. А то уж я совсем тебя замучил.
— Ладно, ладно, не болтай глупостей. У трудностей век короткий. Я и не такое вытерплю, лишь бы знать, что у тебя будет приличная должность, что в один прекрасный день ты сможешь подумать и о детях. Ведь мы должны теперь жить для них, для детей… — Фарида сказала это так искренне, с такой грустью, что Кафара опять захлестнуло чувство нежности, жалости к ней. — Ну, и где ты будешь работать? — спросила она через какое-то время.
— В архиве древних рукописей.
— Да? Ну, и какая же у тебя будет зарплата?
— Сто десять рублей.
— Хм… А если бы ты стал учителем — сколько бы тебе дали?
— Рублей сто, наверно…
— Сто рублей! Я хоть и просто рабочая, и то зарабатываю больше. Зачем тогда, интересно, вы дни и ночи горбатитесь над своими книгами?
— А по-моему, приличная зарплата. К тому же, говорят, скоро ее повысят.
Фарида заправила в машинку шпульку, вдела нитку в иголку, и «Зингер» застрекотал снова. Машинка работала мягко, почти бесшумно — Фарида частенько смазывала ее; она находила особое удовольствие в том, чтобы машинка работала мягко и тихо.
— Замечательная вещь эти «Зингеры». По-моему, ни одна новая машинка с ней не сравнится. Эта у нас еще со времен войны, а до сих пор, как часы, работает… Кстати, с какого дня ты выходишь на работу?
— Завтра и начинаю. Временно, пока еще учусь, буду сидеть там до часу, и прямо оттуда — в университет.
— А еда? Где же ты будешь обедать?
— Там, у них, наверное, буфет есть… Или лучше возьму что-нибудь из дому.