— Ну что ж, спасибо. Подарок брата особенно ценен.
— А вот и плов! Как же можно в такой прекрасный день и без плова? — Фарида поставила на стол большую кастрюлю, сняла крышку и оттуда вдруг повалил ароматный пар, да такой густой, что на какой-то миг вокруг ничего не стало видно. — Ну, Чимназ, а где же тарелки, ложки? Зелени почему на столе нет? Разве так полагается за братьями ухаживать?
Чимназ с сожалением сияла лайковый плащ, повесила его на вешалку и в мгновение ока накрыла на стол. Как и положено, подала плов сначала Гасанаге — дорогому гостю, потом отцу с Махмудом и только потом — матери.
Фарида поставила большую вазу с яблоками, грушами, мандаринами, и стол стал совсем нарядным, праздничным, a тут еще и Махмуд принес из холодильника шампанское. Он с оглушительным треском выстрелил пробкой, все снова засмеялись. Махмуд разлил шампанское и сказал:
— А ну, за здоровье нашей сестрички! В честь того, что Чимназ окончила среднюю школу. Ур-ра!
Гасанага тоже закричал «ур-ра!», оба они поцеловали Чимназ — один в одну щеку, другой в другую.
На глазах Фариды навернулись слезы, она смахнула их, тоже поцеловала Чимназ, а потом и сыновей.
— Будь счастлива, дочка, — пожелала она. — Все трое будьте счастливы. И чтобы вот так всегда друг друга любили…
Кафару было приятно смотреть на сына: держит себя совсем как взрослый человек… Правда, Кафар был слегка задет тем, что Махмуд так легко позволил себе впервые в жизни выпить в его присутствии. Но тут же он укорил себя: «Да ты хуже Фариды стал, цепляешься ко всякой мелочи. Разве он ребенок? Ведь не сегодня завтра институт кончит, самостоятельный, считай, человек. Ну и что с того, что он немного шампанского выпьет?»
Теперь поднялась Чимназ.
— А я предлагаю выпить за здоровье моих братьев! — сказала она и потянулась к ним чокаться. — Да здравствуют мои прекрасные братья. Ох, и погуляю я на ваших свадьбах, ох, и погуляю!
Махмуд и Гасанага деликатно потупились, и заметив это, Чимназ подлила масла в огонь:
— Нет, это же надо! Сегодня ночью, когда у каждого из них на руках по две девушки висли, — они не стеснялись! Что же это вы сейчас-то вдруг такими застенчивыми стали?
— Ну будет, будет тебе, — попробовала угомонить ее Фарида, — дай ребятам хоть поесть.
Чимназ выбежала, надела лайковый плащ и, вернувшись к столу, снова подняла свой бокал:
— А это давайте в честь моего турецкого плаща! Фарида усмехнулась:
— Вот что значит девушка. Одни наряды на уме. Кафар, не отрываясь, смотрел на дочь. Кожа была очень тонкой, мягкой, иссиня-черный цвет делал Чимназ еще стройнее, и лицо ее, оттененное этой мягкой чернотой, казалось еще белее, еще красивей. «Да, не зря, видно, Чимназ твердила все время: лайка да лайка…»
А Махмуд вдруг вздохнул, и все поняли значение этого вздоха. Сердце Кафара сжалось в тоске. «Господи, да если бы у меня была возможность… Если бы была возможность… Прямо сегодня же купил бы такой и ему», — подумал он.
Гасанага сказал вдруг с гордостью:
— Хороший плащ. Не напрасно папа покупал его у спекулянтов на Кубинке…
— Кто, кто покупал? — переспросил Кафар, словно очнувшись от глубокого сна. Он недоуменно посмотрел на Фариду, но та довольно улыбалась.
— Папа. Специально купил, чтобы подарить Чимназ в день ее последнего звонка… Он уже давно договорился с одним…
Но Кафар не слышал, что еще говорил Гасанага, кровь ударила ему в голову. Так, значит, этот плащ купил Джабар? Не он, отец Чимназ, а бывший муж Фариды, который не имеет никакого отношения ни к его детям, ни к его семье?! Значит, это ювелир Джабар!.. И конечно же, подарил он этот плащ вовсе не потому, что питает какие-то чувства к Чимназ — просто хотел оскорбить его, Кафара, вот и подарил! Да, да, чтобы оскорбить его! Дело яснее ясного, Джабар хочет сказать этим подарком: какой же ты муж-чи-на, Кафар, если даже не можешь купить своей дочке лайковый плащ, а вот я, смотри, купил его твоей дочке, которая мне никто. Купил, потому что я, в отличие от тебя, настоящий муж-чи-на! Потому что в твоих карманах мыши ночуют, а у меня — денег куры не клюют! Ясно тебе теперь, Кафар, кто ты есть?!
Кровь еще сильнее застучала в ушах, больно заныло вдруг сердце, губы пересохли. Дрожащей рукой он налил стакан воды из графина, выпил и, почувствовав, что дышать стало немного, легче, тихо сказал, стараясь унять исказившееся в злобной гримасе лицо:
— Сними плащ!
Чимназ с недоумением посмотрела на него, перевела глаза на мать.
— Сними плащ и отдай Гасанаге, пусть вернет его владельцу!
Гасанага откинулся на стуле и усмехнулся.
— О чем разговор? Именно Чимназ и есть та самая владелица! Я же говорю: папа специально для Чимназ…
— И очень напрасно твой отец купил плащ для моей дочери. — Голос Кафара срывался. — У Чимназ есть отец, и он купит ей все то, что сочтет нужным и на что у него хватит средств. — Он снова повернулся к Чимназ — Ты что, не слышала? Сними плащ и верни его Гасаиаге. — Он вдруг рванул на ней плащ с такой силой, что чуть было не порвал его. Подавленная Чимназ бессильно опустила руки и плащ упал к ее ногам Кафар поднял его, швырнул Гасанаге. Но Гасанага как сидел, откинувшись на стуле, так и остался сидеть, и плащ снова оказался на полу. Кафар, удерживая дрожь в руках, еще раз поднял его, медленно свернул и так же медленно сунул Гасанаге под мышку. Но Гасанага отодвинулся в сторону, и плащ снова чуть не оказался на полу. Тогда Кафар, уже совсем не контролируя себя, схватил один из ножей, что лежали на столе.
— Или ты заберешь этот плащ, или я его изрежу сейчас на куски!
Фарида осторожно тронула его за руку.
— Но послушай, Кафар… Это же неприлично… подарки не возвращают…
— А ну, замолчи! — он обернулся к ней с такой яростью, что Фарида невольно попятилась.
Гасанага встал, сунул наконец плащ под мышку и, ни на кого не глядя, вышел. Правда, он что-то буркнул в дверях, но что — никто так и не разобрал.
…Чимназ рыдала в своей комнате; мать послала Махмуда: «Иди, успокой ее». Махмуд постоял рядом, сказал:
— Послушай, Чимназ… Надо ведь и папу понять… А Чимназ закричала сквозь рыдания:
— Отстань от меня! Все отстаньте от меня!
— Не кричи так, папа услышит, а ведь он болен, у него сердце…
— Черт с ними, с его болезнями, — выкрикнула Чимназ и снова зашлась в рыданиях.
Кафар слышал каждое слово дочери. Он посмотрел на Фариду, ища у нее поддержки, но Фарида сидела за столом, словно окаменевшая, не смотрела на него. «Да, совсем его стройка испортила, — думала она, — не то что грубее стал — просто бешеный какой-то! А как кинулся на Гасанагу — глаза, кажется, вот-вот вылетят из орбит. Смотреть, и то страшно! Да, видно, правду врачи говорят, что нервы у него не в порядке, да еще и с головой тогда что-то случилось… Господи, еще перережет всех нас в один прекрасный день…»
Кафар еще раз посмотрел на жену, но она так и не повернула к нему лица. Тогда он, зло хлопнув дверью, вышел куда-то из дома, и Фарида ничего ему не сказала, не подумала даже спросить, куда он — наоборот, даже обрадовалась тому, что он убрался с глаз…
Куда он шел? Зачем? Кафар не думал об этом, да и не хотел думать. Идти! Идти! Пока держат ноги, идти! «Интересно, — вдруг взбрело ему в голову, — есть ли где-нибудь конец света?» И самому же стало смешно от этой глупой мысли: ведь сейчас любой ребенок знает, что земля — шар, что нет у нее конца, некуда убежать человеку от своего горя! Куда бы ты ни пошел — все равно вернешься на старое место… Куда? К Фариде? К Гемер-ханум, к ювелирам джабарам, ко всем этим ягубам и прочим?!
— Братец, подай мне ради бога.
Кафар вздрогнул, остановился и увидел сидящую прямо на асфальте молодую цыганку. На коленях у цыганки лежал ребенок, с чмоканьем сосавший желтую грудь. «Интересно, — тупо подумал Кафар, — как бы он себя вел, этот ребенок, если бы понимал, что его мать побирается? Да и, собственно, ради кого она побирается-то, эта несчастная? Наверно, ради него, ради этого ребенка».
Женщина, увидев, что прохожий разглядывает ребенка, приободрилась:
— Помоги ради бога, братец…
— Ну нет! Ради бога я тебе подавать не стану. В другое время, может быть, и подал бы, а сейчас нет, не подам.