— Повези, сердце мое, повези. Я Гек-геля никогда не видела. Слышать — часто слышала, а вот, поди же, самого озера-то так и не видела.
— Ну ты даешь! Тебе уже столько лет, а ты до сих пор Гек-геля не видела?
— Что же делать, сынок, никто меня не свозил…
— Ну ладно, бабушка, ничего. Ты потерпи, я тебя сам отвезу… Надену вельветовые джинсы, сяду за руль… А тебе куплю вельветовое платье, ладно?
— А что это такое, сердце мое?
— Ну, бабушка! Ты что, правда, не знаешь? Чего-то ты ничего у меня не знаешь!
— Почему не знаю! Знаю, но только то, сердце мое, что нужно знать крестьянам: о скоте, о зверях, о том, как сеять-пахать. Ты меня спроси, а я тебе все, что хочешь, скажу…
— Ну, в общем, ладно. Сядем в машину и поедем прямо на Гек-гель. Может, даже поставим там палатку и будем жить, да?
— А как же наш дом, сердце мое? На кого же мы здесь оставим все наше имущество?
— Да мы ненадолго, бабушка, дней на десять или пятнадцать. Съездим, а потом вернемся. А захочешь — еще лучше сделаем.
— Как это лучше?
— У другого дедушки, в Гяндже, есть большой бассейн… Бабушка, а буйволы рыбу едят?
— Вот не знаю, сынок… Клянусь богом, ни разу не слыхала, чтобы буйволы рыбу ели.
— Тогда все в порядке. Мы возьмем нашего буйвола и пустим его в этот бассейн, пусть вместе с рыбами плавает. И корм для него дедушка привезет, а мы с тобой будем спокойно гулять. Только еще возьмем с собой Айнур, ладно?
— А кто это, сердце мое?
— Это?.. Это… ну, соседская девочка у нас в Гяндже… Знаешь, бабушка, какая она красивая!
— Да-да, припоминаю, припоминаю, твой папа мне рассказывал, что у вас по соседству есть такая девочка — ну прямо полумесяц.
— Вот когда вырасту, бабушка, я на ней женюсь, ладно? Она тоже со мной дружит. И мама ее всегда говорит: выдам ее только за тебя. А еще, бабушка, другие тетки тоже говорят, что своих дочерей только за меня выдадут. Вот как много девочек меня любит. Правда, хорошо, бабушка?
— Правда, правда, сердце мое родное, ведь ты у нас красавец, настоящий мужчина…
— Нет, я еще не настоящий мужчина, я знаю… Вот вырасту, кончу этот… ну, в общем, стану прокурором — вот тогда и буду настоящим мужчиной. Это мама так говорит. Ты, бабушка, еще увидишь, что я тебе напокупаю, когда настоящим мужчиной стану.
— Ничего мне не надо, сердце мое, ты только дом мне построй, ладно?
— Ну, дом — это ерунда. Вот увидишь, какой громадный дом я тебе построю. Такой дом, что никогда не треснет. А хочешь, целых пять этажей построим? Мама говорит: будешь прокурором, так хоть десятиэтажный дом себе построить сможешь. Мама-то знает, правда? Я себе десять этажей построю, а тебе пять — хочешь?
— Нет, родной, что ты, мне такой не надо. Мне в таком доме тоскливо становится, сердце сжимается.
— Да? А нам вот не тоскливо в пятиэтажном… Ну ладно, как хочешь, построю тебе двухэтажный.
— Построй, родной мой, построй… Не дай мне уйти из этого мира без радости…
Кафар как замер на одном месте, так и стоял, не в силах ни сдвинуться с места, ни слушать больше этот разговор. Его душили слезы. «Значит, на нас мать уже не надеется, теперь вся ее надежда на внуков… Да и с внуком, конечно, просто так говорит… чтобы утешить себя…» Он робко кашлянул. Голоса под черным инжиром смолкли. Быстро отойдя на несколько шагов назад, Кафар громко крикнул:
— Мама! Ты где, мама?
Гюльсафа, а за ней и внук заспешили к Кафару, и он не выдержал, припадая на больную ногу, рванулся к ней.
— Наконец-то, сынок, ты приехал, наконец-то приехал… С приездом тебя, сынок… — Гюльсафа крепко держала сына за руки, взволнованная дрожь ее маленьких, сухоньких холодных ладоней передалась Кафару. — Ты один? Почему детей не привез?
— Я один, мама, — сказал Кафар, стараясь выдержать пристальный, всезнающий взгляд матери. — Один приехал.
— Ну пойдем, пойдем, ты с дороги, проголодался.
— Голодный как волк, — улыбнулся Кафар. Он и вправду проголодался — в последний раз ел еще вчера.
— А это наш Бахадур, видишь? Младший Вахидов. Самый младший из моих внуков, настоящий мужчина. В будущем году в школу пойдет, выучится, большим человеком будет.
Бахадур, хоть и видел дядю в первый раз, сразу бросился ему на шею.
— А мы знали, что ты приедешь! — кричал он. — Знали!
Кафар удивился:
— Откуда это вы знали?
— А бабушка вчера сказала: «Сердце мое чувствует, что приедет твой дядя Кафар». — Бахадур морщил брови, старался говорить солидно, как настоящий мужчина. — А если бабушкино сердце что-то чувствует — значит, так оно и будет. Правильно сделал, дядя, что приехал.
— Почему правильно, Бахадур?
— А потому что бабушка без тебя очень скучала. — Да откуда ты только все знаешь? — растроганно спросил Кафар.
— Как это откуда? Вижу. Что я, маленький, по-твоему?
Кафар поднял Бахадура и расцеловал его в щеки.
…В курятнике тревожно закудахтали, забили крыльями куры, а через минуту вышла Гюльсафа с двумя петушками в руках.
— А ну, Бахадур, — распорядилась она, — сбегай-ка за ножом, сейчас твой дядя зарежет их.
Бахадур сполз с дядиных рук.
Кафара разбудил собачий лай, и, просыпаясь, он долго не мог сообразить, откуда здесь, в их бакинском тупике, взялась собака и с какой стати она лает чуть ли не у них на веранде… Но увидев краем глаза в окне старые деревья, он сразу все вспомнил. Быстро оделся, вышел во двор и увидел, как мать отгоняет двух огромных псов и вполголоса кричит на них:
— Пошли, пошли прочь, проклятые! Детей перебудите!
— Доброе утро, мама, — сказал он, потягиваясь.
— Доброе утро, родной. Не дали тебе поспать, да?
— Да сколько же можно спать в такую замечательную погоду. Наоборот, хорошо даже, что они тут разгавкались… О-ха-ай, до чего же у нас в деревне замечательный воздух!
Прихрамывая, он пошел в сад. Деревья уже начали понемногу терять свой зеленый цвет. Листья еще не опадали, но в их зелени больше не было той, весенней, сочности: понемногу начала жухнуть, желтеть и трава под деревьями. В нижнем конце сада, там, где деревья росли редко, мать всегда сажала баклажаны, фасоль — теперь от них остались только сухие стебельки. «Перед самым твоим приездом, — успела рассказать мама, — три дня подряд дождь шел. До того вовремя полил, до того вовремя, а то деревья уже просто измучились». Он подумал, что этот дождь, наверно, отодвинул лето чуть назад, приблизил надвигающуюся осень. Мама, конечно, не случайно заговорила о дожде, как не случайно обронила она вчера, что уже постарела и не может носить воду из арыка, к тому же на воду из этого маленького арыка было столько желающих, что чуть ли не каждый сосед отвел себе от него рукав. Стоило теперь матери отойти, как соседи тут же направляли воду к себе.
— Ничего, — успокоил ее Кафар, — теперь рядом с тобой двое мужчин. Я буду следить за арыком, а Бахадур будет поливать сад. Правильно я говорю, Бахадур?
— Конечно, правильно, дядя Кафар. Я сейчас пойду, такое устрою тем, кто воду у бабушки забирает!
Они с матерью рассмеялись.
…Сейчас Бахадур сладко спал. Вот так же беспомощно и крепко спал этой ночью и сам Кафар. Обо всем на свете позабыл он, и все дальше отходили от него городские заботы и горести…
Услышав какой-то странный треск в конце сада, Гюльсафа не вытерпела, пошла посмотреть, что там, возле дороги, затеял сын. Кафара она застала за странным занятием: повыломав с изгороди старые колючки, он охапками таскал их к хлеву, складывал у дверей. Она спросила удивленно:
— Родной мой, зачем же ты наш забор рушишь?
— Да разве это забор, мама! — весело ответил тот. — Весь уже прогнил. И потом, посмотри вокруг — кто теперь такой забор у дороги ставит? Я уже договорился, сегодня вечером или завтра с утра придут рабочие. Вот здесь выкопаем траншею, а потом я поставлю забор из речного камня. Вот это будет забор!
— Нет, ты правду говоришь, родной мой?
— Конечно, правду!
— Ай, какой ты молодец! Я ведь даже мечтать о таком боялась… Тут даже беда не в том, что забор развалился — пусть хоть твой новый закроет наш дом от чужих глаз, а то стыдно мне уже людей. Нет, правда, ты только посмотри, какие все вокруг себе дома построили, а на наш просто страшно смотреть…