— Как, по-твоему, идет мне новое платье? — спросила его Фарида.
Кафар опешил от этого неожиданного вопроса.
— Не понял…
— Я спрашиваю, идет мне платье, нет? — Фарида вдруг повернулась перед ним, да так резко, что Кафар почувствовал на лице приятную свежесть поднятого ею ветерка, а с этим ветерком — и аромат ее тела.
— Идет, — улыбнулся Кафар.
— Только правду говори!
— Не просто идет, а очень идет! Ты в этом платье на бабочку похожа.
— Что-о?! На что похожа? На бабочку? Да разве бабочки такие бывают? — Она махнула рукой где-то возле своих полных, но очень стройных бедер. — Ты только посмотри, какая я громадная!
— Во-первых, ты не такая уж и громадная. Во-вторых…
— Ну-ну, договаривай!
— А во-вторых, твоя полнота нисколько тебя не портит, потому что. — Тут Кафар покраснел.
— Потому что что?
— Потому что у тебя очень красивая фигура. Фарида посмотрела на него и, видно, сжалившись, заговорила совсем о другом.
— Ты, помнится, рассказывал, что у тебя сестра в Сумгаите живет?.. Сестра старше тебя?
— Нет, моложе.
— Моло-оже? А что ж так быстро вылупилась из скорлупки?
— Да ее умыкнули… А так — она всего на полтора года младше меня. Только я после школы еще и в армии служил…
— И что — вправду прямо так и умыкнули? Похитили?
— Ну… если девушку добром не отдают… или начинают парню всякие невозможные условия предъявлять, ну, там, выкуп большой, денег много требуют, вещей, — тогда не то что украдешь.
— Ты тоже свою любимую красть будешь?
— Если добром не отдадут — да. — Кафар улыбнулся. — Но я постараюсь такую полюбить, чтобы все по-хорошему вышло.
Вдруг Фарида задала неожиданный вопрос:
— Ну, а если… а меня ты смог бы украсть, а, Кафар?
— Что?
— Не расслышал, что ли? Я спрашиваю — меня бы ты мог похитить? А?
— Нет. — Кафар опять залился краской и стоял, нервно облизывая губы.
— Почему? — спросила она, как-то уж слишком серьезно глядя на Кафара. Но тут же, не дожидаясь его ответа, поторопилась обернуть все в шутку. — А, ну да! Конечно, как бы ты украл такую громадную женщину? Я рядом с тобой — как верблюд против цыпленка. У тебя и сил-то на такую, как я, не хватит. Ну, скажи честно, хватит силы?
— На то, чтобы тебя украсть? Нет, не хватит, пожалуй.
— Я это и без тебя знала. — Как ни показалось ему это странным, настроение у Фариды заметно испортилось, дальше уже накрывала она на стол молча, не глядя на него.
На обед у нее была курица, судя по всему, не инкубаторская — кости белые-белые.
Фарида наполнила две тарелки, одну поставила перед Кафаром, другую — перед собой; он отодвинул свою.
— Спасибо, я не голоден.
— Ишь ты, не голоден! Можно подумать, вас там, в университете, вместо занятий пловом угощают! Или, может, там есть девушка, которая тебя подкармливает?
Кафар улыбнулся.
— Где они, такие девушки?
Фарида ела без особого аппетита, Кафар так и не притронулся к своей тарелке. Он пил чай, исподтишка наблюдая за Фаридой. Верхние пуговицы ее платья были расстегнуты, в вырезе виднелась ее пышная белая грудь.
— Ты купила это платье? — спросил он для того только, чтобы нарушить молчание.
Фарида удивленно посмотрела на него. — А что такое?
— Красивое очень.
— Сама сшила. Никогда готовых платьев не покупаю.
— Надо же, как ты хорошо умеешь шить! Настроение Фариды улучшилось.
— Зря я, что ли, на швейной фабрике работаю? Они там, на фабрике, тоже моей работой довольны.
Фарида, не доев, собрала со стола и налила себе чаю.
Кафар встал.
— Большое спасибо. Если ты позволишь, я пойду теперь позанимаюсь.
— Иди, — пожала плечами Фарида, — можно подумать, что его здесь насильно удерживают… Ну и недотрога же ты, — вдруг улыбнулась она, глядя на Кафара, — слова ему не скажи — тут же обижается. — Кафар тоже улыбнулся. — Ладно, давай договоримся: если по ночам буду храпеть, мешать тебе — буди, разрешаю. Жалко мне тебя только — не выспишься еще, а потом на лекциях ничего не поймешь…
— И ругаться не будешь, если разбужу?
— Нет, не буду. Только буди по-человечески, тихо, осторожно. Чтоб ни старая Сона, ни Гасанага не услыхали. Договорились?
— Договорились.
Они разошлись по своим комнатам. Кафар смотрел в книгу, а думал совсем о другом: «Интересно, что она теперь делает? Отдыхает или занята чем-то?» Кафар не удержался, подошел к двери, приоткрыл ее — Фарида все еще была на кухне. Занятия совсем не лезли в голову, но Кафар все же заставил себя вернуться за стол.
…Он оторвался от книг, когда на улице начало смеркаться. В комнате Фариды горел свет, проснувшийся Гасанага возился на веранде с игрушечной машиной — он гудел, свистел, кричал:
— Посторонись! Люди, отходите с дороги, а не то вас машина задавит!
Фарида прикрикнула на него:
— Да замолчишь ты или нет! Голова уже трещит от твоего крика.
Гасанага на минутку умолк, но потом снова загудел, засвистел, закричал: «Уходите с дороги! Разбегайтесь!»
Дверь во флигеле старой Соны была раскрыта настежь, а сама она поливала двор, чтобы хоть немного стало прохладней. Вечерний сумрак только-только еще начал приглушать зной, и вода тут же испарялась — от асфальта поднимался пар, и чувствовалось, что старая Сона задыхается от этого пара; лицо ее стало совсем морщинистым, свободной рукой она держалась за сердце Губы старухи шевелились — судя по всему, она ворчала, но голоса ее не было слышно.
Он зажег свет, и все во дворе утонуло в полумраке. А Гасанага все гудел, свистел и кричал: «Посторонитесь!»
Кафар лежал в постели и никак не мог заснуть, мысли его снова и снова возвращались к Фариде. «Странно, почему она сегодня не храпит? — думал он. — Такое ощущение, будто там, за стенкой, вообще никого нет. Может, она еще не ложилась? Да нет, вряд ли засидится так поздно… Днем выматывается… Женщина одинокая, все сама, сама — и на работу ходит, и по дому. Да еще и заказы на шитье берет… А что же делать, нужда заставит… Интересно, где ее муж? Разошлись, что ли? А может, не разошлись, может, он умер? Странно, она отчего-то никогда не говорит о нем».
Кафара уже не раз подмывало спросить ее о муже, но что-то в последний момент останавливало — боялся, что Фарида истолкует этот разговор превратно и обидится.
Он не выдержал, встал, зажег свет. Потом достал из нагрудного кармана фотографию, нашел на ней Гюльназ и вдруг подумал, что до сих пор ошибался — вовсе не улыбалась Гюльназ на фотографии, она была грустной! Интересно, чему она печалится? И настроение у нее в тот день, когда они фотографировались, было отличное, девчонки все тогда чему-то смеялись — так, безо всякой причины. Эту идею — сфотографироваться всем вместе на память — подал Кафар. «Я, например, — говорил он своим товарищам по классу, — уже покидаю вас, буду в стройтехникум поступать. И еще кто-то из школы уйдет. Так пусть у нас у всех будет память…»
…Кафар и Гюльназ оказались рядом, очень тесно стояли, ее волосы растрепались, легли на Кафарово плечо. Именно так все и запечатлелось на фотографии…
Кафару вдруг страстно захотелось, чтобы вернулись те дни, снова раздались бы рядом голоса ребят и чтобы среди них он обязательно услышал и голос Гюльназ… Но почему все-таки теперь лицо Гюльназ кажется ему грустным? Может, он сам смотрит на нее какими-то другими глазами? Или эта печаль была в ее улыбке еще тогда, а он просто ничего не заметил?
Кафар ощутил вдруг такую тоску по Гюльназ, что, казалось, еще мгновение — и он не выдержит, побежит на вокзал, поедет к ней в Кировабад. Он даже посмотрел на часы, лежащие на столе, — было уже далеко за полночь, давным-давно отправлен последний поезд в ту сторону.
Он погасил свет, и только собрался было снова улечься в постель, как до него долетел скрип чьей-то двери. По знакомому уже кашлю Кафар понял, что это вышла во двор старая Сона. Она долго и надсадно кашляла, потом стихла. Кафар подошел к темному окну. Кашля Соны больше не было слышно, но по ее согнутой спине, по тому, как она сотрясается, Кафар догадался, что старуха пытается сдержать свой кашель. Потом он увидел, как она опустилась на колени под тутовым деревом и принялась что-то еле слышно бормотать, то и дело воздевая руки к небу… Не в первый раз видел Кафар такую картину, и каждый раз ему казалось, что старая Сона спрашивает у бога о своем сыне. Бог, похоже, ничего не говорил ей в ответ, потому, наверное, спина старой Соны сгибалась еще больше; потом каждый раз она с трудом, чуть ли не на четвереньках добиралась до своей лестницы, обессилевшая настолько, что не в состоянии была закрыть за собой дверь. Вот и сейчас старая Сона вернулась в дом, оставив дверь приоткрытой…