— Чего это она?
— Хе-хе! Ч-чертово окно! Пошел, говорит, прочь отсюдова, мужик! Не смей тут петь, мне беспокойство!.. Да разве я у тебя? Я на бережку сижу, никого не трогаю… Какая язвенная! Сижу вот и пою!..
Мы проспимся на мосту… Ты, говорит, большевик! Нет, говорю, я не большевик. А все-таки, когда большевики придут, — ей-богу, голову тебе проломлю!
— А вы не большевик?
— Нет, не большевик! Когда в летошнем году экономию Бреверна разносили, я им прямо объяснил: то ли вы большевики, то ли жулики, — неизвестно. Тащит кажный, что попало, — кто плуг, кто кабанчика; зеркала бьют. Это, я говорю, народное достояние, разве так можно? Вот дайте мне бутылочку винца, — очень опохмелиться хочется. «Ишь, — говорят, — какой смирный!» Да-а… А вы что такое делаете? За это они меня теперь ненавидют… Жизнь разломали, — как ее теперь налаживать? И с той, и с другой стороны идет русский народ. Братское дело! Брат на брата, товарищ на товарища!
Глаза у него были умные и серьезные, тою интеллигентною серьезностью, при которой странно звучало: «кажный» и «в летошнем году». Катя из глубины души сказала:
— Ах, Капралов, зачем вы пьете!
— Гм! Как пью, — все видят. А как работаю — никто не замечает!
— Катерина Ивановна!
К ним бежала от дачи Ася Агапова.
— Катерина Ивановна! Мы арестовали Дмитрия Николаевича, не выпускаем его, пока не выпьет кофе. А он рвется к вам, совесть его мучит, и кофе останавливается в горле. Сжальтесь над ним, зайдите к нам!
Была она хорошенькая и вся сверкала, — глазами, улыбкою, открытою шейкою. Катя увидела, что не отделаешься, и встала. Капралов, когда она с ним прощалась, придержал ее руку.
— А только все-таки имейте в виду: будет народное одоление. Все равно, как мошкара поперла. Нет сильнее мошки, потому, — ее много. А буржуазии — горстка. И никогда ей теперь не одолеть. Проснулся народ и больше не заснет.
У Агаповых было чисто, уютно и тепло, паркет блестел. На белой скатерти ароматно дымился сверкающий кофейник, стояло сливочное масло, сыр, сардинки, коньяк. Деревенский слесарь Гребенкин вставлял стекла в разбитые окна.
Катя со всеми поздоровалась, подошла и к Гребенкину, протянула ему руку.
— Александр Васильевич, вы разве и стекольщик? Ведь вы же слесарь?
Гребенкин, с впалою грудью, исподлобья взглянул обрадованными глазами и развязным от стеснения голосом ответил:
— Я на все руки мастер: и слесарь, и стекольщик, и огородник, и спекулянт.
— Екатерина Ивановна, садитесь кофе пить, — позвала г-жа Агапова.
Катя чувствовала, — всем стало враждебно-смешно, что она поздоровалась с Гребенкиным за руку.
Г-жа Агапова рассказывала Дмитрию, как ночью кто-то выбил у них на даче стекла, как ограбили по соседству богатого помещика Бреверна.
— До чего дошло! До чего дошло! А как мы все радовались революции! Я сама ходила в феврале с красным бантом…
Муж ее, невысокий, с остриженною под машинку головою и коротко подрезанными усами, курил сигару и ласково улыбался.
— Ну, что же, ну, говорите нам прямо: как у вас дела в армии? — допрашивала Агапова. — Сумеете вы нас защитить или нет?
Дмитрий посмеивался.
— Сумеем!
Чахоточный адвокат Мириманов, — у него была в поселке дачка, и он по праздникам наезжал из города отдохнуть, — покосился на стекольщика и знающим голосом тихо сказал:
— Скоро уж не будет надобности вас защищать.
— Почему?
Мириманов посмеивался своими умными глазами.
— Скоро все так переменится, что вы даже не ожидаете. — Он помолчал. — Ленин уже два месяца ведет тайные переговоры с великим князем Борисом Владимировичем. Будет инсценирован государственный переворот. Идейные вожаки большевизма заблаговременно исчезнут, а всех скомпрометированных прохвостов оставят на расправу, чтобы окружить большевизм мученическим ореолом и уйти с честью. Ленин, Троцкий и другие получают пожизненную пенсию по пятьдесят тысяч рублей золотом и обязуются уехать в Америку.
— Дай-то бог! — вздохнула Агапова. — Там с ними уж легче будет управиться.
Борис, племянник Мириманова, шушукался с Асей. Лицо у него было бледное, а глаза томные и странно-красивые. Барышни Агаповы сверкали тем особенным оживлением, какое бывает у девушек только в присутствии молодых мужчин. Они изящно были одеты, и красивые девические шеи белели в вырезах платьев. Глаза их, когда случайно останавливались на Кате, вдруг гасли и становились тайно-скучающими и маловидящими.