Я, конечно, мог бы быть умнее и познакомить его для начала с какими-нибудь людьми поприличнее. У меня было полно самых разных друзей, называвших себя анархистами, от анархистов, которым анархизм не мешал работать в банке, до анархистов, которые, вообще никогда в жизни нигде не работали, потому что человек создан не для рабского труда. Были пара ребят, работавших со Стасом Маркеловым, несколько довольно активных журналистов, экологи, философы, но все они были люди занятые. Серега спросил анархистов, и я отвел его к тем, кто всегда был готов принять гостей – моим знакомым анархам, снимавшим квартиру поблизости, за которую, кстати, они не платили месяцами, потому что дом – это право, а не привилегия. С этой мыслью сложно не согласиться, но я не представляю, как им удалось объяснить это тетке владелице квартиры. В общем, в квартире этой тогда жил мой приятель и собутыльник Коля Коралл. Он, конечно, не совсем соответствовал романтическому образу анархиста, описанному выше, точнее сам-то Коля был уверен, что на сто процентов ему соответствует, но на самом деле от Че Гевары в нем, пожалуй, была только небритость. Девяносто процентов своего времени Коля посвящал бухлу и марихуане, оставшиеся десять всем сердцем отдавал революции. В общем-то, он был довольно милым парнем, он жил так, как будто вот-вот должно что-то произойти, что изменит его жизнь, а может быть, и весь мир, но ему и в голову не приходило, что для того, чтобы что-нибудь произошло, надо что-то сделать самому. Он с удовольствием и вполне обоснованно ругал коррумпированные власти, ментов и олигархов, ходил на демонстрации, дрался с ментами, любил всякие красивые акции. В нем было достаточно протеста, но маловато со знаком плюс – он ничего не создавал. В его комнате черной краской из баллончика поверх обоев было написано «протест и бухло». Какие-то оголтелые стрейтэджеры, вписывавшиеся в комнате, зачеркнули слово «бухло», а потом кто-то подписал его еще раз, но уже спереди, так что получилось «бухло и протест», что, пожалуй, наиболее соответствовало истине. Было одиннадцать утра, Коралл открыл нам дверь с полторашкой пива в руке. Вот, говорю, это Серега Карандаш из Кирова, интересуется левым движением, а это Коля Коралл – часть левого движения. Мы пошли в Колину комнату и уселись на полу и на диване. В углу стоял шкаф с отломанными дверцами, из которого горой выпали вещи, старые обои были исписаны надписями из баллонов. Рядом на полу спала какая-то парочка из Уфы. Серега был таким розовощеким панком. Коралл, почувствовав себя перед ним гуру, сразу начал вещать что-то о Кропоткине и Махно, отхлебывая из баклахи. Когда он переходил от того, что собственность – это кража, к тому, что люди, отменив собственность и деньги и объединившись в свободные союзы свободных людей, полностью уничтожат эксплуатацию человека человеком, исчезнет зло, насилие грабежи, т.к. они станут бессмысленными, так вот, в этот момент, из кухни кто-то прокричал: «Коралл, ты достал уже неделями не мыть посуду! Почему только я убираюсь в этом доме? Ты вещаешь там что-то про анархию, равенство и самоуправление, а на деле по всему дому твои неубранные шмотки, гора посуды, и ты до крика рубишься, кто будет жить в лучшей комнате, сколько можно!» Я-то улыбнулся, я привык к своим дружкам и к тому, что убогое платье реальности плохо сидит на стройном теле идеи. Мне казалось, что это смешно, а вот Серега поморщился. Спустя полчаса мы уже были на улице, Серега неожиданно вспомнил про неотложные дела и мы пошли. Колян предлагал остаться, намекал, что в холодильнике еще четыре баклахи, правда соседских, но у них все общее...
Когда мы вышли, он сказал только одну фразу: «И этот человек в дырявых носках и с перегаром будет рассказывать мне о свободе и о том, как делать революцию?» Очень он был строгий, Серега. Постепенно мы стали как-то меньше общаться. Серега собрал группу, я в его группу не попал, в группе могли играть только вегетарианцы, а лучше веганы, зато там играл мой приятель и рассказывал мне потом, как он Серегину группу покинул. Дело было так: «Мы сделали уже программу песен из шести и стали задумываться, о том, что можно было бы и сыграть где-нибудь. Тогда на одной из репетиций Серега сказал: со всеми подряд мы играть, конечно, не можем. Нам нужны качественные профессиональные группы, близкие нам по духу, с которыми было бы не стыдно разделить сцену. Группы, искренне придерживающиеся левых позиций, не запятнанные связями с правыми и прочим дерьмом. На сегодняшний день в России таких групп нет. Теперь о клубах. Где попало мы играть не можем, нам нужно достойное место, не буржуйский кабак, не хипанский притон и не грязная дыра. Желательно, чтобы это место держали какие-нибудь леваки. На сегодняшний день таких клубов нет. И о сотрудничестве с лейблами. Нам нужен достойный лейбл, который делал бы качественный продукт и не пытался бы нажиться на издании музыки. Лейбл должны держать леваки, вегетарианцы не замеченные в порочащих связях. На сегодняшний день... как ты думаешь?.. Конечно, на сегодняшний день такого лейбла нет. Ну, тогда я подумал, а нафига вообще играть в группе, которая не играет концерты и не издает записей?» Какое-то время Серега еще вращался в Москве, и я узнавал кое-какие новости о нем то от одного, то от другого знакомого, потом он уехал и на несколько лет пропал из моего поля зрения. Однажды я узнал, что он создал коммуну на Алтае. Учитывая все вышеописанное, я представлял себе ее чем-то вроде концлагеря с эсесовцами со шмайсерами, где самые свободные люди на свете трудятся от заката до рассвета и по расписанию ходят в туалет. Никакого хиппанского раздолбайства он бы не допустил. Я нашел его телефон через общих знакомых, Серега обрадовался и позвал нас в гости – это было относительно недалеко: часа четыре на электричке и еще столько же на автобусе, попутках или такси. Болт остался в городе лечить свой зуб, а мы с Ленькой отправились в дом на окраине деревни Каменка. Как сказал бы какой-нибудь писатель-славянофил-почвенник, хозяйство у Сереги оказалось добротное. Здоровый участок земли с аккуратным забором, внутри - дореволюционный деревянный дом, но не покосившаяся и вросшая в землю развалюха, а отремонтированный и сияющий на солнце лакированными бревнами. За домом еще какие-то постройки, трава подстрижена, дорожки из бетона и гравия, лавочки. Выходит Серега. Обнимашки, легкая неловкость друзей, которые не виделись кучу времени и теперь не уверены, что найдут общую тему для разговора: