Мы дома, снова Москва. Непросто было объяснить Джонни Болту, что ехать из Иркутска плацкартом домой слишком долго, что нечего жаться, надо купить самолет... Не знаю уж, наши ли уговоры или то, что Ленька пообещал ночью всыпать Болту яд в ухо, пока он будет спать, в случае если мы поедем плацкартом, но что-то подействовало, домой мы летели. Уверенность и успех – это когда в аэропорту открывается лента с багажом, и твоя сумка едет первой. Ты не спеша берешь ее, плавной походкой идешь к выходу. Лицо твое не выражает никаких эмоций, на нем написано обычное удовлетворение: я привык, что у меня всегда все отлично, моя сумка приехала первой, потому что так оно и должно быть. Люди бывают разных категорий: есть люди, которые стоят и ждут до посинения свои баулы у ленты транспортера, и есть люди, у которых есть дела поважнее. Они просто берут свой багаж, идут по своим делам. По делам идешь ты, а вот все остальные двести пассажиров, видимо, принадлежат к другой категории. Ленька взял выехавший первым кофр, и именно так, как описано выше, вышел из терминала D Шереметьево. Вышел и сразу за дверьми остановился, поскольку на самом деле дел у него никаких не было, да и идти ему было особенно некуда. Он достал сигарету и закурил, чтобы выиграть еще пару минут перед тем, как придется признать, что нигде и никто его не ждет. Единственное место, которое условно можно было бы назвать домом – сквот художников, но это совсем не то место, которое хочется назвать домом. Говорят, где-то там в Кройцберге есть сквоты, в коридорах которых растут апельсиновые деревья, а на полу, покрытом мягким ковром, играют счастливые улыбающиеся дети. Московские сквоты, по крайней мере те, в которых доводилось бывать Леньке, больше напоминали бомжатники с обшарпанными стенами, обставленные трухлявой мебелью с помойки, в которых иногда появлялись вода и свет, иногда бывало тепло, изредка кто-то прибирался, и почти всегда были водка и гашиш. Художники были отличные ребята, Ленька с ними дружил, с ними всегда можно было выпить, с ними было о чем поговорить, и нельзя сказать, что они не были бы рады его возвращению, нет, они бы были рады, просто они не замечали, что он уезжал.
Дом – это дом, где уютно и где тебя ждут, а сквот художников – это сквот художников.
Вот вышел из дверей аэропорта Лелик и, пожав всем руки, помчался на маршрутку домой, где его ждала мама с пирогами и младшая сестра школьница. Попрощавшись со всеми, отправился на электричку экспресс к своей молодой подруге Джонни Болт, я подождал, пока они разойдутся, и тоже отправился в свою берлогу. И остались стоять у выхода только Ленька и Димон. Димон тоже никуда не спешил. Прямо перед туром его семнадцатилетняя подружка куда-то безвозвратно исчезла, прихватив с собой все деньги, что нашла дома. Надо было заплатить за учебу в институте. Она молодец, пошла учиться. Димон воспринимал их отношения как «серьезные», ну, насколько он вообще мог воспринимать что-либо всерьез. И хотя он и смотрел на мир без излишней трагичности – «ну, ушла и ушла, хрен с ней» – сейчас, почти вернувшись домой, он почувствовал где-то в животе тоску. Плотная, насыщенная жизнь в туре заканчивалась, впереди маячили спокойные дни, он остается наедине с собой, будет время подумать обо всем, поставить точку, а думать ему как раз и не хотелось. Где-то в глубине души он чувствовал, что ничего хорошего он не надумает. В Димоне было что-то от настоящего сурового мужика, такого практически карикатурного мачо, в духе героев фильма «Неудержимые». Однажды в поезде у него сломался зуб. Он не говоря ни слова достал мультитул, которым обычно чинил и настраивал барабаны, сложил пассатижи, встал у зеркала и выдернул изо рта осколок. Затем достал надфиль и спилил видимо мешавший ему во рту скол. Затем также молча сел обратно на свою полку, абсолютно невозмутимо, как будто он зубочисткой воспользовался. Обвел глазами наши изумленные лица и сказал: «Что?.. Ну, зуб сломался, мешал». Вот сейчас, он также сурово без лишних эмоций он посмотрел на Леньку: «Может ко мне?» Тот с радостью согласился.