Во время моего пребывания на Астрабадской станции, один персиянин был уведен туркменами в плен. Так как мне приходилось лично принимать участие в его освобождении, то я расскажу этот случай, характеризующий наши отношения с туркменами. Хан Эргельд сообщил начальнику станции, что попавший в плен персиянин находится в отдаленном от берега ауле, и что в ауле Гасан-Гули живут родственники туркмена, взявшего в плен персиянина. У туркмен в обычае мстить за оскорбление их родных, но также и отвечать за их поступки.
По предписанию начальника станции, шхуна, на которой он и сам находился, в сопровождении хана Эргельда, снялась с якоря, имея на буксире две туркменские кочермы. Через три часа мы бросили якорь на расстоянии около 4-х миль от берега; шхуна не могла подойти ближе по мелководью. Взявши с собой 10 человек вооруженных матросов, в сопровождении хана Эргельда и переводчика, на двух кочермах, мы отправились к аулу. Можно бы было обойтись без вооруженной силы, но это делалось более для представительности.
Благодаря попутному ветру, мы через полчаса вошли в устье речки Гасан-Гули, по обеим сторонам которой разбросано было бесчисленное множество кибиток. Появление наше видимо возбудило сильное любопытство и удивление туркмен; казалось, все население аула высыпало к нам на встречу, оба берега реки представляли как бы две пестрые волнующиеся ленты, из которых слышался неопределенный гул, сопровождавший нас во все время нашего движения по речке. Я не хотел останавливаться в самом ауле, чтобы избежать назойливости этой массы людей; мы оставили его позади; проплыв от него около полуверсты расстояния, пристали к берегу. Спустя несколько минут, к нам прибыли старшины аула узнать о причине нашего визита. Я предложил хану переговорить с ними. В этих случаях, по заведенному уже порядку, предварительно предлагается угощение. Прислуга хана разостлала ковры, достала из лодки самовар, [1041] погребец, сушеные фрукты и проч.; старшины, присев на корточки в круговую, принялись за чаепитие. Хан просил и меня принять участие в этой трапезе. “Эстек”, сказал он своему слуге, и мне принесли подушку: по обычаю туркмен, в сходках их, садятся на подушку только почетные лица. Я просил переводчика передать мне точно предстоящий разговор хана со старшинами. После обыденных расспросов Эргельд объяснил им, что Дарья-беги очень недоволен старшинами, которые знают, где находится пленный, но не стараются его освободить. В виду предоставленных им льгот и тех хороших отношений, которые установились между ними и станцией, он просил их не нарушать дружбы и общими силами принять меры к освобождению пленного.
Старшины клялись Аллахом, что сами не принимали никакого участия в постигшей персиянина судьбе, и что им неизвестно, действительно ли он находится в указанном ханом ауле; они продолжали настаивать в справедливости своих показаний, даже несмотря на упорное неверие Эргельда. Очень может быть, что старшины говорили чистосердечно; но хану, по подавляющим уликам, доставленным его верными, не изменявшими ему, лазутчиками, положительно было известно о месте нахождения пленного. Видно было, что Эргельд хотел настоять на своем; сделав мне и переводчику знак следовать за ним, он, отойдя от старшин несколько шагов, сказал мне, что нужно пригласить старшин на шхуну и одного из них арестовать в виде залога до возвращения плененного персиянина. Когда я предложил старшинам отправиться со мной на шхуну для личного объяснения с Дарья-беги, они не противоречили, а в знак согласия, низко кланяясь, делали известное приветственное движение рукой.