Последствием этого нападения был упадок русского влияния, и в 1854 году решено было на общем собрании чинов станции сделать десант к аулу Гассан-Гули. Высадившийся десант сжег 28 туркменских лодок, забрал в плен несколько влиятельных туркмен, выкуп которых дорого обошелся туркменам. С тех пор пираты присмирели и никогда уже не осмеливались нападать на станцию. Бестактность, необдуманность в своих действиях, а также жестокость нрава некоторых лиц, случайно по делам службы соприкасавшихся с туркменами, — лиц, бывших не на высоте своего долга, а на низине грубого произвола, часто парализировали гуманные и корректные приемы других; вследствие этого получались нежелательные результаты в отношениях наших с племенем, видимо клонившимся к более тесному с нами сближению. Капитан 2-го ранга Сидоров, командуя пароходом “Урал”, в конце 1860 годов догнал туркменскую лодку, в которой находились 10 человек туркмен с тремя взятыми ими в плен персиянами. Сделав холостой выстрел из орудия, лодка в ту же минуту спустила парус и по знаку, сделанному на пароходе, подошла к его трапу. По приказанию Сидорова, туркмены с персиянами поднялись на палубу. На пароходе все служащие предполагали, что Сидоров, взявши на буксир лодку, отправится на станцию, где и предоставит на усмотрение начальства провинившихся туркмен: но немало были удивлены, когда он, оставив персиян на шхуне, приказал туркменам садиться на свою лодку; обрадованные таким благополучным исходом их поступка, туркмены, низко кланяясь Сидорову и лобызая его плечо, спешили спуститься на свою лодку. Сидоров в это время, сжимая губы и злорадно смотря на спускавшихся туркмен, загадочно улыбался; а когда лодка отошла несколько сажен от шхуны, скомандовал “полный ход” и, нагнав лодку, рассек ее килем парохода, при этом, к общему негодованию офицеров и команды, одних туркмен убил, а других, прежде чел исчезнуть под водой, долго еще заставил барахтаться и издавать отчаянные вопли. Сидоров впоследствии, даже не стесняясь, высказывал с некоторым еще неудовольствием, что за свой подвиг не получил награды… He георгия ли за храбрость думал он получить? — также не стесняясь, не без иронии, высказывали многие из служащих на станции офицеров…[1045]
Время пребывания шхуны на станции, к общему нашему сожалению, оканчивалось; перед отправлением нашим снова в Красноводск мы должны были около двух недель простоять на посту у персидского берега (постовые военные суда поочередно отправлялись на Астрабадской станции к персидскому берегу для непосредственного наблюдения за туркменами), на так называемом перевале, в 6-ти — 7-ми милях от Амураде. Во время нашего пребывания здесь никакого инцидента не произошло, всё было спокойно. Помню, было около 6-ти часов вечера. Наступил сентябрь, в воздухе уже не чувствовалось прежней духоты, легкий ветерок слегка рябил морскую поверхность, колыхая стоящий над палубой тент, под которым мы попивали чаек. Вдали на горизонте, по направлению к станции, показался парус; через несколько минут было ясно видно, что к нам подвигается туркменская лодка; сначала никто из нас не обращал на нее особенного внимания; но вот на лодке обрисовалась фигура женщины; такое непривычное здесь для глаз явление заинтересовало нас, тем более, что кочерма явно направлялась к шхуне и, подойдя к ее трапу, спустила парус. К большому нашему удивлению и к немалому удовольствию, мы увидели в ней, обложенного подушками, видимо больного Кадыр-хана и сидящую возле него Саалу. В глазах измученного долгим путешествием старца засветилась радость. Саала быстро вскочила на площадку трапа шхуны и, улыбаясь, вся сияющая, протягивая своему дяде руки, осторожно помогала ему вступить на трап. Кадыр-хан заходил сперва на станцию, но, не встретив там шхуны, прибыл на перевал; он не забывал случившегося несчастия с мальчиком на Челекене и оказанной ему помощи нашим доктором; нуждаясь в нем теперь сам, приехал к нему за советом. Кадыр-хан пробыл на шхуне трое суток, и заметно сделался бодрее; ему и Саале мы уступили отдельные каюты. Весь день Кадыр-хан и Саала оставались на верхней палубе шхуны, где им было отгорожено парусом помещение. В первый день Саала держала себя особняком, как бы стесняясь нас, а на второй и третий день пила с нами чай, обедала и даже решилась поехать вместе осмотреть персидский берег. С неподдельной грустью спускаясь в лодку, чтобы возвратиться на Челекень, она видимо неохотно расставалась со шхуной. В удалявшейся от нас кочерме мы еще долго наблюдали стоявшую возле мачты и смотревшую по нашему направлению фигуру девушки.