– Поверьте, я способна оценить откровенность, которая вызвана искренней заботой о моем благе.
Мистер Седжмор снова растянул губы в улыбке. У Ричарда улыбка чаще всего бывала веселая или ироническая, реже – издевательская. У Седжмора – хитрая и самодовольная. По мнению Элиссы, Седжмор в такие минуты походил на ухмыляющуюся жабу, если, конечно, допустить, что жабы могут улыбаться или ухмыляться.
– Когда моя семья переехала в эти края – а это произошло вскоре после смерти отца сэра Ричарда, – мне как-то раз довелось услышать, о чем болтали на кухне наши слуги.
Они обсуждали семейные тайны Блайтов. Никого из них, казалось, ничуть не удивляло то обстоятельство, что дядя приложил немало усилий для того, чтобы сплавить своего племянника за границу – как говорится, с глаз долой – за то якобы, что его покойный брат совершил по отношению к нему крайне неблаговидный поступок. Так вот, по слухам, отец сэра Ричарда соблазнил жену своего родного брата.
При этом известии Элисса широко распахнула глаза, а мистер Седжмор, довольный произведенным эффектом, продолжил свой рассказ:
– Дальше – больше. Жена дяди сэра Ричарда сбежала от него с управляющим, который перед этим прикарманил почти все наличные деньги ее мужа. Эту парочку с тех пор никто больше не видел. Поскольку сэр Ричард находился в Европе при дворе нашего короля, дядя сэра Ричарда сразу же после бегства жены продал имение, что ему не удалось бы сделать, если бы его племянник жил в Англии. Получив деньги, дядя отослал небольшую сумму Ричарду во Францию, сел в Ливерпуле на корабль и отплыл в Новый Свет. Увы, до Нового Света он так и не добрался и умер во время путешествия.
– Я не имела обо всем этом ни малейшего представления, – протянула Элисса, и это была чистая правда.
– Но и это еще не все, – сказал Седжмор, смакуя каждое слово своего скандального повествования. – Мать сэра Ричарда в моральном отношении была ничуть не лучше своего супруга-сладострастника. Об этой женщине я ничего толком не знаю, потому что она ловко умела заметать следы, но говорят, что у нее было великое множество любовников.
Выслушав рассказ Седжмора, Элисса сразу же прониклась сочувствием к своему супругу. У этого человека, который прожил пятнадцать лет в лоне столь греховной семьи, детство и юность воистину должны были быть ужасными.
Но как ей подступиться к нему, выказать сочувствие и нежность, которую она к нему испытывала? Ричард был гордым человеком, и если бы ему хотелось, чтобы она знала о перенесенных им в юности испытаниях, он бы, разумеется, ей об этом поведал.
Потом она подумала, что ничего удивительного нет в том, что Ричард временами бывает циничным, а речи его подчас исполнены горечи. Это была не его вина, но его беда. Но каким мужем и отцом может быть такой человек? – вот вопрос, на который Элисса пока не находила ответа.
В юности он скрывал терзавшую его душевную боль за внешней бравадой, саркастическим тоном и лихими ухватками повесы и бретера. Но боль и детские обиды с годами не исчезли – они, наложив отпечаток на характер, просто отравили что-то в его душе, и их проявления в зрелом возрасте могли оказаться непредсказуемыми и даже разрушительными, чего, собственно, Элисса и опасалась.
Больше всего, однако, ее удивляло другое – как ему после всех выпавших на его долю испытаний удалось найти в себе силы, чтобы тепло и нежно относиться к ней и ее сыну Или это всего лишь игра? Ведь Ричард сам говорил, что ему все равно где и перед кем играть, главное – процесс!
Потом она вспомнила, как исказилось от ужаса его лицо, когда она обвинила его в попытке растлить ее сына, и решила, что его боль и отчаяние в тот момент были подлинными.
Уж в чем, в чем, но в этом сомнений у нее не было.
Да и в его теплом отношении к ней она тоже не сомневалась – всякий раз, когда он на нее смотрел, его взгляд начинал лучиться от любви и нежности. Такое, по мнению Элиссы, сыграть было невозможно.
Мистер Седжмор принял ее задумчивость за выражение печали и кашлянул, чтобы привлечь ее внимание.
– Боюсь, миледи, мой рассказ опечалил вас. Но я и представить себе не мог, что сэр Ричард все это от вас скрывал.
– Не могли же вы подумать, что я буду веселиться, услышав от вас пересказ циркулирующих насчет семьи моего мужа небылиц? Что же до того, что Ричард хранил молчание… Не хотел ворошить прошлое, вот и все! К тому же я уверена, что за всеми этими слухами ровно ничего не стоит и основаны они на лжи и домыслах, – ровным голосом сказала она, решив, что как жена просто обязана защитить репутацию своего супруга. – Все мы знаем, чего стоит досужая болтовня слуг.
От изумления глаза мистера Седжмора едва не вылезли из орбит. Его до такой степени удивили и поразили слова Элиссы, что он даже приоткрыл рот. Элисса же, сделав вид, что ничего не замечает, добавила:
– Надеюсь, мистер Седжмор, вы не придаете значения этим лживым россказням?
– Лживым россказням? Но я сам слышал, как сэр Джон порицал распутное поведение обоих родителей вашего мужа.
– Мне бы хотелось вам напомнить, что мой муж знаменит тем, что вызывает на дуэль даже по самым ничтожным поводам. Все эти сплетни и домыслы, хотя и лживые, порочат тем не менее его честь, и я бы на вашем месте не стала передавать их другим людям. Боюсь, сэр Ричард, узнав об этом, может не на шутку разозлиться.
Мистер Седжмор сделал вид, что оскорблен до глубины души.
– Я упомянул об этих слухах ради вашей же пользы.
– А вот я, окажись на вашем месте, не стала бы больше упоминать об этих слухах из соображений собственной пользы.
– Должен ли я понимать ваши слова так, что вы заботитесь о моей безопасности?
– Вы правильно меня поняли. Мне бы не хотелось, чтобы из-за каких-то глупых сплетен пролилась кровь. – Элисса встала и одарила своего соседа ледяным взглядом. – Желаю вам здравствовать, мистер Седжмор.
Придав своему худому лицу выражение дружеского участия и заботы, Альфред Седжмор подошел к Ричарду, сидевшему в оустонской таверне «Лошадиная голова».
– Бог мой, милорд! Что привело вас в такое злачное место?
К тому времени Ричард уже покончил с бутылкой дешевого красного вина, которое отчасти восстановило душевное равновесие, утраченное им в столкновении с Элиссой, и наполовину опустошил вторую.
Пьянство, впрочем, не было способно ни облегчить стыд, который он испытывал, ни отогнать неприятные воспоминания. В этом Ричард убедился уже давно и пил сейчас в основном потому, что не знал, куда себя девать и чем заняться.
– Желание напиться, – коротко ответил он, вскинув покрасневшие глаза на Седжмора.
Седжмор подвинул к себе грубую деревянную скамью и уселся за стол.
– Между прочим, когда у меня возникает желание напиться, я предпочитаю делать это в одиночестве, – заплетающимся языком произнес Ричард и посмотрел на Седжмора сквозь призму стакана, наполненного жидкостью вишневого цвета.
Седжмор позволил себе улыбнуться, а потом, наклонившись вперед, негромко сказал:
– Ваша матушка поступала по-другому.
Ричард, не обращая внимания на сидевших за соседними столами фермеров и работников, схватил Седжмора за воротник. Сейчас Ричарду требовалось одно: заткнуть соседу рот.
– На вашем месте я бы помалкивал, – прошипел он, стиснув зубы.
– Вы устраиваете сцену в общественном месте, но такова уж, видно, натура сочинителя, – прохрипел Седжмор, указывая Ричарду глазами на заполнивших таверну простолюдинов.
Ричард оглядел закопченное, пропахшее дымом и элем помещение таверны, но лица присутствующих расплывались у него перед глазами, и он видел перед собой только какую-то безликую массу. Несмотря на свое состояние, Блайт понял, что в словах Седжмора есть рациональное зерно. Если бы, к примеру, он ударил Седжмора, это стало бы причиной скандала и вызвало очередной всплеск слухов и сплетен вокруг его имени.