- Может, поклонимся ему, товарищи. “Воюй, будь добр, Панасе, против фашистов”, - иронически сказал Сергей и низко поклонился, прикладывая руку к сердцу.
- Да он не так выразился, что вы к нему пристали? - заступился за Панаса Иван Гриценко.
- А что он, в самом деле, голову морочит. Тоже удивил - он согласен. Разве речь шла об этом? Все мы согласны. А только надо было все выяснить. Без твердой уверенности в товарищах в нашем деле нельзя. С лица Панаса сошла улыбка.
- Я, хлопцы, может и вправду не так выразился. Пошутил.
- Пошутил, пошутил. Шуточки все у тебя на уме. Нужно знать место и время, - перебил его Гриценко строго.
Мариана не без интереса слушала возникший спор. Она наблюдала за выражением лица каждого, старалась понять характер этих смелых людей - верных сынов Родины.
- Это хорошо, товарищи, что вы так горячо принимаете к сердцу поведение каждого. Локоть друга должен чувствоваться всюду и везде. Правильно говорите, доверие должно быть и ясность нужна, - заговорила Мариана. Она рассказала о задачах комсомольцев в этой войне, о большой роли Коммунистической партии в руководстве всей борьбой против фашистских захватчиков, о том, что именно сейчас, в дни тяжелых испытаний, каждый из них, комсомольцев, сдаст экзамен на верность Родине.
- А насчет того, что Иван коммунист, тоже правда? - спросил тот же Панас.
- Правда. И душа у него коммуниста. И это главное, - ответила Мариана. И не без удовольствия заметила, как зарделись щеки у Ивана. Смутился парень от похвалы.
…С затаенным дыханием слушали комсомольцы об обстановке в стране, там, на “Большой земле”, об обращении Центрального Комитета партии к советским людям, которые попали в оккупацию.
Не назвав себя командиром, Мариана, в ходе беседы, подробно проинструктировала комсомольцев, как они должны действовать в дальнейшем.
- Ходят слухи, что немцы в Москву вступили. Неужто правда? - спросил Панас.
- Ложь это. Москва стоит и будет стоять. Не поддавайтесь агитации гитлеровцев. Не видать немцам Москвы, как своих ушей без зеркала… - закончила Мариана.
Шумно прошли выборы секретаря комсомольской организации. Все единодушно проголосовали за Гриценко.
От имени комсомольской организации Иван дал клятву в том, что ни один фашистский поезд не будет пропущен к фронту через их станцию.
Ребята его поддержали:
- Поможем нашим братьям-фронтовикам.
- Итак, за дело, товарищи! - Сказала Мариана. - Помните, что Москва знает о ваших делах.
Попрощались они тепло, как старые друзья.
- Хорошие ребята, - сказал Мариане Гриценко после собрания. - Но о бдительности забывать нельзя…
В районе, где действовала Мариана и вся группа, размещалось пять аэродромов. Отсюда каждую ночь поднимались стаи вражеских самолетов, неся смерть советским городам и селам, разрушая больницы, школы, дома мирных граждан. Мариана радировала их местонахождение, сообщила ориентиры. Но результатов ощутимых не было. Советские самолеты могли совершать налеты только ночью. Бомбы в цель не попадали. Мариане горько становилось на душе от сознания, что фашистские самолеты по-прежнему продолжают взлетать, неся свой смертоносный груз. Гитлеровцы усиленно охраняли свои аэродромы с земли и с воздуха. Случалось, что в ночных воздушных боях над аэродромами гибли советские летчики. Каждое такое известие острой болью отдавалось в душе Марианы. Приходилось посылать очередную шифровку: аэродром не разбомблен, по-прежнему действует.
Комсомольцы из подпольной группы, воодушевленные встречей с посланцем от партизан, начали действовать смелее.
“Теперь уже можно думать о крупных делах, - решила Мариана. - Даже о том, чтобы уничтожить вражеский аэродром”. Вместе с “Тополем” они разработали план.
Прежде всего надо было выяснить, где располагается склад с горючим. Взорвав его, можно было бы на длительный срок затормозить работу аэродрома. Имелось в виду и другое. Если поднять в воздух склад, возникнет большой пожар. Советские самолеты получат прекрасный ориентир, растерявшиеся гитлеровцы не смогут оказать сопротивления. Мариана сообщила по радио этот план командованию и получила санкцию на проведение его в жизнь. С “Большой земли”, однако, требовали подробно доложить, как и через кого будет осуществлена операция, о каждом шаге ставить в известность “Большую землю”. Там понимали, что дело связано с риском для радистки.
Радиограмма заканчивалась словами: “Береги себя, не принимай непосредственного участия в осуществлении плана”.
Если начальник разрешает предпринять такую операцию, - значит объект очень важный. Надо продумать все до малейших деталей. Она перебирала в уме всевозможные варианты, но ни один из них не удовлетворял ее.
- Дуня, - спросила она однажды хозяйку, - кто из сельских парней якшается с немцами?
- Кажется, Михайло Веревка. Он связан с гестапо. Вечно с солдатами ихними по улицам слоняется.
- И с теми, что обслуживают аэродром?
- Аэродром? Нет. С ними, кажется, чаще бывает Федя Левчук, наш сосед. Он в отряде “За вильну Украину”, что черную форму носят, чума их забери.
- Ты его хорошо знаешь?
- А как же. В женихи набивался, еще когда девушкой была. Недавно встретил меня. Говорит, мол, муж твой все равно не вернется, шла бы за меня…
- Что же ты ему ответила?
- Ну его к бису, запроданця немецкого.
- А если потребуется для нашего дела, чтобы ты с ним встретилась, Дуня?
- Хай с ним лысый дидько встречается…
- А если это очень нужно?
- Не знаю, что и сказать, - ответила Дуня хмуро. - От сраму тогда деваться некуда будет. Вот так активистка, скажут. Да и свекровь недалеко живет…
- Боишься, что муж о тебе плохо подумает?
- Да уж не похвалит.
- Если он хороший человек и любит тебя, то не поверит досужим языкам… Я буду твоим свидетелем.
Дуня долго молчала.
- Раз нет другого выхода, сделаю, как ты говоришь, - наконец, решилась она.
- Постарайся, Дуня.
И она старалась. Стоило лишь только Федору пройти мимо хаты, как она тотчас же выскакивала, хватала ведро и бежала к колодцу. Еще до замужества этот парень заглядывался на нее. Однажды он не стерпел и подошел к колодцу.
- Дашь глоток воды напиться или пожалеешь? - спросил он, подойдя к Дуне.
- Хорошо, что горилки не просишь… А воды, пожалуйста, - ответила она кокетливо.
- Ты только разреши, я тебе принесу не глоток, а целую бутыль чистейшего шнапса, - с готовностью откликнулся он, нажимая на слово “шнапс”.
- Разве найдешь сейчас чистую горилку?
- Я да не найду? Можешь не беспокоиться. Хфедор все может. А для коханой и черта за ноги схватит и приволочит, - расхвастался он и ближе подошел к Дуне. Он показался ей таким противным, что она невольно попятилась.
- Ну и любишь похвастать.
- Кажешь хвастать? А як принесу! Шо тоди буде, Дунечка, серденько мое?
Дуня посмотрела на него в упор и, казалось, только теперь разглядела его отталкивающее лицо: нос картошкой, какие-то дурацкие бакенбарды, тонкие губы, вытянутые в ниточку под рыжими прокопченными усами.
“Тьфу, нечистая сила. А злой, видно, как собака”, - подумала женщина. Но тут же вспомнила о задании, насильно выдавила улыбку, проговорила многозначительно:
- Там видно будет.
Вернувшись домой, Мариана застала хозяйку в слезах.
- Что случилось?!
- Ничего. Обидно до слез за мужа. Эта подлюга Левчук придет, наверно, вечером.
- Ну и чего же ты плачешь? Зайдет раз, другой, а мы выведаем, что следует у него и - скатертью дорога. Я приглашу Ваню. Так беспечнее будет. Вечер проведем вчетвером - вроде посиделок… Так что гляди веселее.
Дуня вытерла слезы, умылась, повязала голову белым платком с широкой каймой, надела новый фартук.
Как только стемнело, раздался стук в окно. Дуня опустила занавеску и кинулась открывать дверь:
- Милости просим. Как раз на галушки поспели. Мы только собирались сесть за стол вечерять. Присаживайтесь, будьте гостем.