“Что это? Зачем они меня сюда привели? Что это за хлеб?” - думала Мариана. Жажда и голод нестерпимо томили ее. Она протянула дрожащую руку к хлебу, лежавшему на плите, и тут же отдернула ее.
“Нет, нет, я не должна его есть. Может, он отравленный…” - убеждала девушка сама себя. Но голод брал свое, и она не выдержала…
Хлеб был испечен из опилок и отрубей. Но она не могла остановиться, пока не наелась.
К вечеру Мариана почувствовала себя плохо: опух живот, под глазами образовались отеки, кружилась голова.
“Зачем я съела этот ужасный хлеб?” - в отчаянье думала девушка.
Кто- то снаружи подошел к двери. Мариана услышала, как поворачивается ключ. Дверь открылась. На пороге стоял человек в черном прорезиненном фартуке. Заметив исчезновение нескольких кусков хлеба, он уставился на девушку.
- Ты съела все это?
- Да…
- Ну и дура! Подохнешь, прежде чем тебя повесят! - сказал человек в фартуке и вышел, заперев за собой дверь:
“Повесят? Неужели Толя проговорился? Ведь доказательств у фашистов не было… Никаких улик против нас не обнаружили. Как бы поговорить с Толей или хотя бы увидеться, узнать, в чем дело. Не мог же он так легко сдаться? Но как, как повидаться? Где он сейчас?” - ломала голову Мариана, забыв па мгновение о жгучей боли в животе.
Она с трудом подошла к окошку. Схватилась рукой за железную решетку. Но за ее спиной раздались шаги, затем звяканье ключей. В комнату в сопровождении вооруженного немца вошел человек в белом халате.
“Врач, - догадалась Мариана. - Почему такая забота? А-а, они подозревают и хотят испробовать знакомые приемы… завербовать”.
Человек в халате действительно оказался врачом.
- Ложитесь! - приказал он. Ощупав живот и посмотрев язык, врач обратился к сопровождавшему немцу: - Ничего, обойдется! Она полностью не съела порцию, после которой наступает конец.
Немец помог Мариане встать.
- Пейте, пейте большими глотками, - сказал он, и девушка пила розоватую воду, противно пахнувшую марганцовкой, из большой алюминиевой кружки.
- Вот так. Теперь не есть до утра ничего, - сказал врач.
- Дзенкуе, пан, бардзо дзенкуе, - едва могла произнести обессилевшая Мариана.
- Тебя приказано перевести в камеру, - сказал вооруженный немец. - Марш!
Камера, куда перевели Мариану, оказалась темной комнаткой. Маленькое окошечко-глазок, выходившее во двор, было замазано белой краской. В углу лежала охапка смятой соломы.
“Что с Толей? И что это за камера? За кого они нас принимают?” - эти вопросы мучили девушку всю ночь.
Утром Мариана попробовала соскоблить со стекла краску. Получился небольшой “глазок”. Взглянув через него во двор, она оцепенела от представившейся глазам картины.
Анатолий в сопровождении конвойного шел по двору со связанными за спиной руками, с большим камнем на шее. Под тяжестью груза он сгорбился, лицо его выражали боль, гнев, злобу.
Чтобы не вскрикнуть, Мариана до крови закусила губу… Пальцы, как чужие, вцепились в волосы.
Не мерещится ли ей все это? Значит… значит, они от него ничего не могли добиться…
Девушка горько заплакала. Ей и жалко было товарища и в то же время она им гордилась! Фашисты его не сломили… Молодец Анатолий!
Ну, теперь держаться, держаться, держаться! Нужно только как-нибудь дать знать Анатолию, что она здесь… и что она тоже стойко держится.
Гестапо не давало покоя Мариане и Толе. Ежедневно его, по-прежнему с камнем на шее, со связанными рука- ми, измученного до предела, проводили мимо окошка, за которым в оцепенении стояла Мариана.
Разведчик шел по двору, не зная о том, что с волнением, тревогой и болью в сердце, совсем близко за ним наблюдает верный друг и товарищ.
Досталось в гестапо и Мариане!
Дня не проходило, чтобы не вызывали на допрос. Били, угрожали, но Мариана, как и Анатолий, молчала. Они не сознавались ни в чем.
- Сколько раз ты прыгала с самолета? - спросили девушку на первом допросе. - С каким заданием?
Мариана понимала, что фашистам ничего не известно. И поэтому каждый раз отвечала одно и то же:
- Не понимаю, о чем вы говорите. - И крестилась, роднимая глаза к потолку.
Потом ее начинали бить. Если она падала, теряя сознание, ее отливали водой и снова били. Потом уводили в камеру. И так изо дня в день.
- Где радиостанция? Где партизаны? Кто командир? - сыпались на девушку вопросы один за другим.
“Нет, они ничего не знают, раз спрашивают про партизан”. - И она по-прежнему притворялась, что не понимает, чего от нее хотят, и терпела все.
- Начальника. Назовите его фамилию и имя, - бешено брызгая слюной, кричал жандарм.
- Фамилию командира отряда! Назовите фамилию…
Три недели, точно три года тянулись для Марианы и Анатолия в этом фашистском застенке. Перемешались дни и ночи. Мариану поддерживала только одна мысль: “Я делаю это для Родины”. Она часами простаивала у маленького окошка и если случалось, что мимо проходила пожилая женщина, она искала в ней черты матери. “Дорогая! Хоть бы одним глазом посмотреть на тебя, прежде чем погибнуть!”
Фашисты могли убить разведчиков, повесить, сделать все, что им вздумается. Но заставить их говорить они не могли. Гитлеровцы имели цель выудить у этих людей, заподозренных в шпионаже, важные данные, завербовать и забросить в СССР в качестве своих агентов.
В одно утро, к удивлению Марианы, ей принесли обед из офицерской столовой: кусочек мяса и горячий суп.
- Вот, - бросил коротко часовой, ставя тарелку на табурет. - Мне приказано вас хорошо кормить.
- Не нужна мне ваша забота. Вы не имеете права так обращаться с нами. Где мой муж? - закричала Мариана.
- Это, пани, не в моей воле, - ответил солдат, продолжая стоять на пороге. - Кушайте, кушайте, вы очень ослабли…
Девушку удивил тон, каким были сказаны эти слова.
- Я вижу, вы добрый человек. Скажите, что с нами будет? - спросила она.
- Не знаю, пани. Но ходят слухи, что через три дня должна решиться ваша судьба. Вас подозревают в шпионаже против армии райха.
- А разве только нас нашли в тех местах? Ведь там были и другие люди, но их выпустили, - сказала девушка, силясь выведать хоть что-нибудь о намерениях фашистов.
- Такие, да не совсем. Ну, я пойду, а то как бы за разговоры с вами самому не угодить за решетку, - сказал часовой и захлопнул дверь.
Мариана бросилась к двери.
- Нас убьют? - спросила она, прижавшись ртом к замочной скважине.
- Не знаю, - ответил солдат. - Скажу, что вы хорошо поели, иначе опять будут бить.
Мариана слушала, как удаляются шаги единственного человека, который обошелся с ней по-людски. Ей казалось, что вот затихнут эти шаги, и жизнь кончится.
- Три дня… три дня, - повторяла она страшные слова.
В понедельник ее вызвали к начальнику гестапо. Там, в мягком кресле, уже сидел… Анатолий.
Бледное, заросшее, еще больше исхудавшее лицо его как будто вытянулось, стало продолговатым. Вместо теплой ватной тужурки на нем была изорванная немецкая шинель. Весь вид Анатолия говорил о том, что ему пришлось много вытерпеть, но он не сдался. Увидев Мариану, он бросился к ней и крепко прижал к груди.
- Ни слова! - закричал, вскакивая из-за стола, офицер.
Мариана- Зося посмотрела на Толю. “Что все это значит?” -спросил ее взгляд. Анатолий чихнул, приоткрыл рот и, притворяясь, будто хочет еще раз чихнуть, прикусил язык.
- Предлагаю вам еще раз. Выбирайте - жизнь или смерть, - заговорил фашист. - Вы будете жить, если примете наше предложение - отправитесь к русским и выполните наше задание.
- Как к русским? - привскочил в кресле Анатолий. - Мы эвакуировались, чтобы не угодить в- лапы к русским, а вы нас хотите послать к ним. Почему вы с нами так обращаетесь?
- Не притворяйтесь. Это бесполезно. Людям, преданным фюреру, нечего искать в прифронтовой полосе. Нам известно, что вы партизаны. Вы недурно играете свою роль. Из вас получились бы хорошие агенты для немецкой разведки. Согласитесь - и вас ожидают комфорт, деньги, прекрасная вилла в живописной местности… Советую подумать хорошенько.