Летом 1944 года закончилась партизанская эпопея на Сувальщине. Район был освобождён Красной Армией. Как грозные обвинители, стояли повсюду осмолённые пожарами остатки крестьянских домов. На партизанских могилах уже зеленела молодая трава.
Это было в августовской пуще
1
Генрику в 1939 году исполнилось семнадцать лет. Каникулы, как и каждый год, он проводил у отца (мать умерла) в Немцовижне Сувалкского повята. Старый Мерецкий хорошо вёл хозяйство и считался в округе образцовым хозяином. Дом Мерецких стоял на окраине деревни. Белые каменные стены утопали в зелени фруктовых деревьев. Неподалёку был лес. В доме всегда царила весёлая и беззаботная атмосфера. С младшими братьями и сёстрами, а особенно с братом Эдвардом, Генрик мог вволю резвиться в близлежащем лесу, устраивать конные состязания и всевозможные игры. Для своих лет он был высоким и очень сильным парнем. Его стройная фигура, большие чёрные глаза, тёмные волнистые волосы вызывали восхищение у местных девушек. Им хотелось, чтобы он бывал на гулянках и посиделках, но Генрик предпочитал скачки на лошадях, спорт и книги.
Тяжёлая атмосфера августовских дней 1939 года давала о себе знать и в Немцовижне. Война чувствовалась повсюду.
Генрик уже готовился к отъезду в Сувалки. Новый учебный год он должен был начать в третьем классе гимназии. Однако события, разразившиеся 1 сентября 1939 года, всё изменили в его жизни.
Немцы захватили сувалкскую землю быстро и почти без боя. Пришла оккупация. Фольксдойче принялись жестоко расправляться с польским населением. Началось массовое выселение поляков. Бандитскими методами крестьян изгоняли из родных гнёзд, грабили их имущество.
Взгляды Мерецкого известны были окружающим, но его выселение всё же оказалось внезапным. Только один час был дан на то, чтобы упаковать пожитки. Хозяйство Мерецких занял фольксдойче Яруч.
Их выселили ближе к литовской границе, в село Иодалишки. Генрик быстро сжился с местным населением, научился говорить по-литовски. Освоил также и немецкий — он понимал, что, когда придёт час расплаты, знание языка врага может очень пригодиться.
Жизнь в Иодалишках была однообразной. Немцы сюда заглядывали редко. Вести в основном приносил Генрик, а они были разными. Однако всегда говорилось о скором окончании войны.
Работы в хозяйстве отца было немного, поэтому Генрик часто на несколько дней исчезал из дому. Бывал в Плочичне у лесника Александра Попко, с которым целыми днями бродил по пуще. В Сувалках навещал семью Мадоньских, где встречался со своей школьной подругой Крысей. В этом доме собиралось много старых знакомых. Обмепивались вестями, предсказывали скорый конец войны. Надежды связывали с весной и летом 1940 года.
Хотя люди и говорили, что конец войны близок, Генрик в своём тайнике понемногу накапливал оружие. Отт имел уже пистолет, несколько винтовок, гранаты, боеприпасы и другое, военное снаряжение.
Весна и лето 1940 года развеяли надежды на быстрое окончание войны. Оккупационный террор усиливался. Арест и расстрел группы Белицкого, массовые облавы и вывоз интеллигенции, прежде всего учителей, в концлагеря были большим потрясением для всей Сувальщины. Это переживал, пожалуй, каждый человек. Затронуло это и Генрика. Многие из его близких оказались в концентрационных лагерях или были вывезены в глубь Германии на принудительные работы.
Генрик быстро установил связь с одной из подпольных групп. Уже осенью 1940 года он стал членом этой организации. Среди подпольщиков он знал двоих: Тадеуша Лютостаньского и Анджея Дзичковского (подпольная кличка — Гроза). Он поддерживал с ними связь. По их поручению вербовал новых людей, собирал оружие, распространял подпольные газеты. Агент гестапо и предатель Эдвард Варакомский не знал Генрика, поэтому во время массовых арестов парень уцелел.
Когда Германия напала на Советский Союз, люди начали смотреть на события другими глазами. Гитлеровский террор дошёл и до тихой деревушки Иодалишки. В доме Мерецких скрывался дядя Генрика — Казимеж. Его разыскивало гестапо, и ему часто приходилось менять местопребывание. Однако Казимеж Мерецкий всё-таки попал в лапы жандармерии в Краснове. Арестовали также отца и самого Генрика. Спустя несколько дней, когда гестапо закончило следствие, их, жестоко избив, освободили. Казимеж Мерецкий был замучен в концентрационном лагере.
Годы оккупации тянулись медленно. Наступил 1943 год. Ничто не предвещало окончания войны. В лесах появились новые группы людей с оружием.
Путь Генрика в движение Сопротивления был прямым. В деревне Вялогуры жил крестьянин Владислав Чокайло, и Генрик часто его навещал. С момента возникновения лесных отрядов Чокайло и его дочь Мелания стали связными отряда Жвирко. Именно у них весной 1943 года Генрик встретил партизанский патруль. Партизаны нуждались в оружии, а Генрик его имел. Он быстро нашёл с ними общий язык. Передал партизанам оружие, себе оставил только пистолет, винтовку и гранаты. Хотел идти с ними, но ему велели пока оставаться на месте и исполнять функции связного.
Он собирал сведения, развозил подпольные издания, часто бывал у Попко в Плочичне, у Мадоньских в Сувалках и у Чокайло в Бялогурах. Им был организован тайник для связи под условным названием «белый домик». Встречи с партизанами происходили часто. Генрик не расставался с оружием и с нетерпением ждал дня, когда уйдёт в отряд.
2
1944 год был снежным и морозным. Во многих домах родные и близкие встречали украдкой Новый год. Вспоминали убитых, вывезенных в Германию и тех, кто эту ночь проводит во фронтовом окопе или партизанской землянке. Высказывали предположения. Хватались за каждую мелочь, которая говорила бы о близком конце войны. Искали вещие слова в творениях великих национальных поэтов. И пожалуй, в эту новогоднюю ночь родилась уверенность о годе окончания войны, основанная на фразе из III части «Дзядов» — «а имя его: сорок и четыре».
Да, 1944 год оправдает мечты, принесёт победу, он будет золотыми буквами вписан в историю Польши. Через сто с лишним лет после того, как были написаны «Дзяды», пророчество великого польского поэта прозвучало особенно многозначительно именно на пороге этого года.
Простые люди, которые даже никогда не перелистывали «Дзяды», повторяли это мистическое пророчество Мицкевича, комментировали его на свой лад и упорно в него верили.
3
Был хмурый январский день. Порошил мелкий снег. В избе за столом сидели старший Мерецкий, Генрик и Эдвард. Минута расставания приближалась. Старик и два его сына ожидали её спокойно, говоря об обычных повседневных делах.
Генрик взглянул на часы и сказал:
— Отец, мне пора.
Подперев подбородок руками, отец ничего не ответил.
— Мне пора, — повторил парень. — Сейчас вечер, в шесть я должен быть у Чокайло.
Его душило волнение. Несмело он подошёл к отцу.
— Я должен идти, отец, — сказал он. — Благослови.
Пожилой мужчина, продолжая молчать, поднялся со скамьи. Сиял со стены почерневший дубовый крест.
— Ты знаешь, что это, сынок, — сказал он. — Носил его твой дед Александр в шестьдесят третьем году. Он боролся мужественно. Так, видать, нам на роду написано, что каждое поколение должно сражаться за Польшу. Иди, сынок, иди, борись… и возвращайся. И возвращайся! — добавил он торжественно.
Эдек всхлипывал в углу избы. Через полчаса, крепко обнявшись с отцом, они расстались.
В сумке, переброшенной через плечо, Генрик пёс немного хлеба и сала. За поясом был пистолет, в карманах — гранаты и запасные магазины. Он обходил дороги и деревни. В сумерках постучал в дверь Чокайло. Открыла Мелания.
— Готов?…
— Да.
— Сейчас поедем.
Погода благоприятствовала поездке. Лёгкие сани скользили по лесным дорожкам. Лошадьми управляла Мелания. Генрик смотрел на её мягкий профиль и молчал.
— Только бы не задержали, — сказал он.
— Держи наготове гранаты. На всякий случай дай мне пистолет.