Румыны, прикрывавшие подступы к мысу, подняли руки, едва завидели советских моряков. Но на самом мысе пришлось выдержать бой: там засели немецкие пулеметчики, которые принялись стрелять и в наступающих советских моряков, и в сдающихся румын. Тогда лейтенант, командир головного катера, вместе с двумя матросами пополз по каменистому гребню мыса, укрываясь от пуль за зубчатыми выступами. Он проделывал путь, который ему пришлось уже однажды проделать в начале войны. И хотя с тех пор немало ходил и ползал он под пулями, но дороги на мыс не забыл. Втроем они подобрались к пулеметным точкам и забросали их ручными гранатами.
Так был взят мыс Хамелеон с помощью лейтенанта Микешина и матросов Шумилина и Погребняка, которых и теперь запросто звали Славой и Костей. А спустя несколько часов было освобождено устье речки Казанки, памятной всем троим.
К Казанке моряки подошли под вечер. Здесь их встретили партизаны, державшие под обстрелом дорогу, по которой отступал из города противник. На высоком речном берегу произошла эта встреча. Громким «ура» и ружейным салютом приветствовали друзья друзей. Были здесь командир партизанского отряда Теляковский и разведчик Федя Подгайцов, и бывший лоцман Познахирко с дочкой, и еще многие и многие, кого моряки не знали и не помнили.
Сегодня Костя Погребняк и Слава Шумилин получили увольнительную, чтобы навестить родной город.
Они поднялись на бульвар, от которого остались одни пеньки, вышли на городскую площадь и пошли дальше, мимо взорванного и догоравшего здания горсовета. Густой едкий дым стлался над городом. Валялись еще не убранные трупы, улицы загромождали повозки…
Это была привычная картина войны, отступления врага. И запах гари был привычен. Товарищи не замечали его. Они искали людей. Но людей было мало. Иных угнали гитлеровцы, иные сами ушли, попрятались и лишь теперь начинали вылезать из погребов и сараев, измученные, еще не верящие, что они свободны. Завидев двух советских моряков, смело шагающих посреди улицы, они тоже выходили на улицу, и вот уже собралась толпа, моряков окружили, обнимали, смеялись, шумели и все спрашивали:
— Так вы насовсем?
— А как же! — отвечали моряки. — А завтра дальше, прямым рейсом.
Громко стуча костылями, сквозь толпу проталкивался седобородый старик с одутловатым лицом. Он покрикивал:
— Отойди, дай дорогу!
И остановился, тяжело дыша, глядя на матросов маленькими глазами.
— Что, не признали? То я… Михайлюк!.. Дай, думаю, погляжу… Может кто из наших… — бормотал он, задыхаясь. — От молодцы какие! Моряцкая кость! Ну, поздоровкаемся, морячило!
Михайлюк говорил без умолку, словно хотел наговориться за все три года молчания. С радостью, смешанной с грустью, смотрел на него Костя, едва узнавая в этом седом, трясущемся старике прежнего Михайлюка.
— Да, покарежило дубок… — прохрипел Михайлюк, уловив его взгляд. — А выжил-таки им назло! А они, вон они! — Он кивнул на уткнувшегося в навозную жижу мертвого гитлеровца.
Толпа росла. Всем хотелось увидеть земляков. Женщины вздыхали, мужчины расспрашивали о новостям. Мальчишки ели моряков глазами.
Костя и Слава шагали по городу, с трудом узнавая улицы, дома, переулки — все, что было так хорошо знакомо прежде и что теперь казалось далеким, другим, — потому ли, что сами они переменились, или потому, что город сильно изменился. Но все было другим: дома меньше, улицы уже, редкие уцелевшие заборы до смешного низкими, а люди — постаревшими. Одно море оставалось неизменным — свободнее и прекрасное.
Их родные дома — и Кости и Славы — были сожжены. Они побродили по двору, густо заросшему лебедой и крапивой, спустились к берегу и присели, глядя на море. Костя достал из кармана кисет, свернул козью ножку, закурил — курить он начал недавно. А Слава не курил. Он сидел, подперев по стародавней привычке подбородок руками. Красивое смуглое лицо его было задумчиво и грустно.
«Славка все такой же, — подумал Костя. — А я? И я такой же… Нет, вру. Все мы переменились!» Ему вспомнилось все, что произошло с ними за эти три года: жизнь в каменоломне на Каменной Косе, подрыв железнодорожного моста на магистрали, идущей к Одессе, когда Зозуля был ранен и они несли его всю ночь на руках; потом — осада каменоломни; целый месяц кружили вокруг нее вражеские патрули, хотели голодом взять, потом костры разводили, дымом задушить хотели…
Тогда решили партизаны пробиваться. Частью сил Теляковский ударил ночью в сторону солончаков, и пока противник отражал его удар, вторая часть отряда выбралась к морскому берегу, захватила вражеские лодки, моторки и ушла морем к устью Казанки, а оттуда — вверх по течению; там соединились с другим партизанским отрядом. А Теляковский отступил обратно в каменоломню и держался там еще неделю. Потом опять ударил, прорвался к морю и тоже ушел за Казанку.