? моей памяти.
Старый кузнец недаром собрал нас и рассказал обо всем.
Сегодня 7 ноября. Годовщина Великой Октябрьской
социалистической революции.
ВЕРНОСТЬ ДОЛГУ
Октябрьская революция в России землетрясением прошла
по всему миру, всколыхнула колониальные и зависимые
народы. Поднялся на борьбу против гнета англо-американских
империалистов, разделивших тогда между собой Анатолию,
и турецкий народ. Слабый, еще не успевший созреть"
турецкий капитализм, испугавшись широкого народного движения,
разродился ублюдком — кемализмом, верхушечной
буржуазной «революцией». Обстановка сложилась так, что народные
массы — рабочие, крестьяне - сражались с интервентами и
умирали, а власть захватили капиталисты и помещики.
Во время национально-освободительной войны 1919 — 1923
годов рабочий класс Турции был малочислен, неорганизован,
неопытен. Компартия делала еще только первые шаги.
Главные промышленные центры страны были оккупированы
Антантой. Все это привело к тому, что народные массы вышли
из войны с пустыми руками.
Кемалисты только под давлением взявшихся за оружие
народных масс были вынуждены тогда принять участие, в
национально-освободительной войне. Но уже с самого начала
Они исподтишка вступили в торг с империалистами и никогда
Ке отказывались от сговора с ними.
Придя к власти, кемалисты, представлявшие наиболее реак-
ционные и шовинистические круги страны, обрушили
беспощадный террор на рабочий класс, на коммунистическую пар-
тию, на патриотов. Их террор усиливался каждый раз, как
только они вступали в новый сговор с какой-нибудь из
империалистических группировок. Еще в самые тяжелые дни
национально-освободительной войны кемалисты всадили нож
в опину турецкому народу — они зверски убили вождей с
коммунистической партии, подлинных защитников национальных
интересов Турции. Не случайно эта кровавая драма на
Нервном море разыгралась в гот период, когда прибывший из
Вашингтона американский генерал Харборд вел «частные
переговоры» в Анкаре.
И теперь, отдав страну на откуп американским империали-
стам, кемалисты мечтают о «Великой Турции на трех конти-
нентах». Расстелив перед собой карты авантюриста Энвера
они бредят: «Мы перейдем Кавказские горы. Мы выйдем к бе-
регам Дуная!» Каждый день главари турецких фашистов —
пантюркистов — на каждом перекрестке кричат, что они гото-
вы к войне против Советского Союза и стран народной демо-
кратии. Но обезумевшие янычары американского империализм
ма в своих планах не учитывают самого главного — воли тру-
дящихся масс.
История возложила на нас, на коммунистическую партию
Турции, тяжелую ответственность. Мы, коммунисты, будем до
конца верны пролетарскому интернационализму. Мы должны
разоблачать грязные авантюристические планы предателей на-
рода, беспощадно бороться против тех, кто готовится напасть
на друга турецкого народа — Советский Союз.
ОРЕЛ, ЗАКОВАННЫЙ В ЦЕПИ
Уже много дней мы с товарищем обсуждаем национальную
и крестьянскую проблемы Турции. Очевидно, под впечатле-
нием этих разговоров меня гложет сегодня необоримое жела-
ние — послушать оперу «Иван Сусанин». Я говорю об этом
товарищу. Он вздыхает, улыбается:
— Многого же ты хочешь! Я, например, согласен даже на
вальс Штрауса...
Снова идет дождь. Как низко нависли черные тучи! Ка-
жется, будто наступили сумерки. На дворике никого нет.
Я спускаюсь вниз, в камеру горцев. Сюда почти никогда не
проникает солнечный свет. Сегодня же здесь темно, как в
колодце. Дежурный зажигает висящие на стенах светильники.
Из пузырьков вытягиваются красные язычки. Арестанты сидят
на корточках на самом краю нар. Горцы почти всегда сидят
так. Сейчас они напоминают больших птиц, усевшихся на
скале. Гордый, орлиный взгляд... Когда они шевелятся, на
потолке, на стенах в красноватом свете коптилок колышутся
неясные тени, и кажется, будто это огромные птицы
расправляют крылья и вот-вот взлетят.
Я подхожу к крестьянину Шабану, присаживаюсь рядом
с ним на циновку из грубой овечьей шерсти. Этот крестьянин
любит нас не меньше, чем Большевик. Он сидит на корточках
в самом углу нар. У него очень резкие черты лица. Глаза
неподвижно устремлены на решетку узкого окошка, похожего
на щель бойницы. Монотонно и плавно он поет дестан:
У мечети я руки в крови обагрил,
У стены крепостной я врага сторожил,
По жандармам немало пуль я пустил...
Дестан длинный, и я его почти забыл.
— Скажи, Шабан, кто сложил этот дестан?
— Девушки нашей деревни про меня так пели.
Я слушаю его рассказ.
«Наша деревня на речке Фыртына стоит. От моря очень
далеко. Когда в этой горной деревушке мой дед поселился, не
знаю. В нашей деревне дворов пятьдесят — шестьдесят, а
разбросана так, что пяти домов рядом не увидишь. С землей у
нас очень туго. Поля на отвесных скалах. Наш клочок тоже
в горах. Кроме ячменя да кукурузы, ничего не родится. Все
заливные поля по речке у двоих — троих.
Было это два года назад, в начале весны. Эх!.. Я тогда
только из армии пришел. Забрали меня подорожный налог
отрабатывать — камень разбивать. Вернулся. В поле мы с женой
работали. Солнце уже опускалось. Вдруг издали слышу голос
отца. Потом он и сам показался. Рвет свою бороду, глаза
налились кровью. Мы остолбенели.
— Нурикоглу, это только кровью смывают, кровью! —
кричит.
— Что случилось? Говори скорей!
— Пришел сборщик налогов... И в этот раз не сможем
уплатить, говорю ему. Даже слушать не стал. Вошел в дом, выломал
котел. А штаны твоей жены на дверях мечети повесил.
«Другим в назидание». Шабан! Это дело только кровью смыть
можно, только кровью!
В голове у меня зазвенело, поле ушло из-под ног. Что
потом было? Толком не знаю. Помню только, как у дяди в доме
я набивал патроны за пазуху.
Погода вдруг изменилась. Видите, какая у нас здесь погода.
За один час дождь пройдет, ветер поднимется, потом снова
солнце откроется.
Мечеть стоит далеко от нашего дома. Темнеть уж начало,
вот точно как сейчас. Шел я — ничего не видел. Когда
подошел к мечети, дождь бил, как палками. Из комнаты под
молельней доносились голоса. Я подошел к окну. Первое, что
увидел, — на палке у очага штаны моей жены. Комната полна
народу. В голове у меня шумело: слов я не разбирал. Слышал
только смех нашего деревенского мироеда. Сборщик продавал
штаны, а ага набивал цену. Дождь хлестал плетьми. Голоса
мешались у меня в голове. Помню кто-то сказал:
— Не пристало это. Срам какой!
Ага смеялся.
Наконец все поднялись. Дверь мечети распахнулась.
Первым вышел сборщик. Я отступил назад, за камень, на который
гробы ставят. За сборщиком показался ага. Он держал в руках
штаны и громко смеялся. Как сейчас вижу только две
вспышки из дула моей винтовки — и всё...»
Глаза у Шабана расширились, горят. Он скрипит зубами.
— Обоих прикончил?
— Сборщик еще жил немного. С его слов судья и присудил
меня к смерти. А ага даже ахнуть не успел.
— Тебя сразу поймали?
— Не-е-т. Я в горах долго ходил. Дрался с жандармами.
Карательный отряд наш дом сжег. Отряда я не сумел собрать.
Не было у меня тогда товарищей. Вот если бы мне встретить