выводили на прогулку во двор: ни здесь, ни в других тюрьмах
Трупы убрали, раненых бросили в камеру горцев. Бекташа
и многих других заковали в кандалы. Все усилия
прокуратуры найти «зачинщиков» оказались тщетными. На допросах
все арестанты отвечали:
- Виноват сам Карачалы.
Карачалы был слепым орудием начальника тюрьмы и стал
жертвой тактики своих хозяев. Набросившись с руганью на
лазов, он полагал, что турки, как обычно, поддержат его и
нападут на них, но все оказалось иначе.
- Это первый случай в здешней тюрьме, когда турки вы»
ступили вместе с лазами против тюремного распорядка,—
признался сам начальник тюрьмы.
ЗДРАВСТВУЙ, СТАМБУЛ!
Из Анкары пришла телеграмма — снова переводят. Однажды
утром на нас надевают наручники, сажают под охраной трех
жандармов на пароход,— и вот мы в Стамбуле! В наручниках
идем пешком с Галатской пристани к мечети Айя-София. Когда
вступаем на мост через Золотой Рог, на мгновенье нам
кажется, что мы никогда не видели этого города, словно впервые
спустились с гор или пришли из глухой деревеньки. Но я в
нем знаю на память каждый переулок, каждый камень. Как
свои пять пальцев, я знаю его рабочие районы, спуски и
подъемы в кварталах бедняков, разбитые булыжные мостовые,
темные, грязные, узенькие улочки и тупики. Я знаю районы,
где мрет от голода беднота. Я знаю районы, где кутят и
прожигают жизнь оборжавшиеся богачи. Я люблю этот город.
Я люблю его трудовой люд. Я люблю Стамбул — сердце
политической жизни Турции, колыбель ее рабочего класса.
Нас бросают в предварилку — один из подвалов бывшего
султанского министерства жандармерии. Ни воздух, ни
дневной свет сюда не проникают. Тускло светит электрическая
лампочка. Большая часть пола покрыта испражнениями.
В одном углу лежит израненный крестьянин. В гноящихся
ранах у него копошатся черви. Он умирает. Стоит тяжелый
трупный запах.
В тот же день нас вызывают к старшему прокурору. Едва
переступаем порог, как слышим вопрос:
- Члены коммунистической партии?
Вместо ответа мы сообщаем, что в жандармской
предварилке умирает тяжело раненный крестьянин. Прокурор
пропускает это мимо ушей. Продолжает свое. Перелистывает кипу
лежащих перед ним бумаг, засыпает нас вопросами. Тогда мы
заявляем, что отказываемся отвечать на вопросы до тех пор,
пока не прекратят пытать крестьянина Шерифа из деревни
Чаталджи, который умирает в двух шагах от прокуратуры.
Прокурор продолжает свои вопросы. Мы молчим. Видя, что
дело не двигается, он приказывает жандарму увести нас.
До вечера нас держат в здании суда. Стены этой
предварилки пестрят рисунками, ругательствами, именами,
написанными карандашом или просто выцарапанными каким-
нибудь твердым предметом. В одном из углов выцарапаны
серп и молот и пятиконечная звездочка. Мы находим фамилии
многих знакомых нам коммунистов, даты суда над ними;
Никелевым курушем мы тоже выцарапываем свои имена,
внизу ставим число.
Вечером нас сажают в поезд и под конвоем отправляют я
Анкару. Очевидно, в министерстве юстиции и управлении
безопасности решили измотать нас бесконечными пересылками
из тюрьмы в тюрьму, из города в город. Но эта тактика
приносит совсем нежелательные результаты для тех, кто ее
придумал. Наш процесс затянулся на долгие месяцы, и хотя он
ведется в тайне, в каждом городе, где мы побывали, народ
так или иначе узнавал о деятельности компартии, о целях ее
борьбы. Разговоры об этом велись повсюду.
Мы сумели отвести выдвинутые против нас прокуратурой
и охранкой обвинения. Наконец процесс закончился.
Судебный секретарь зачитал приговор: «Осуждаются за
распространение среди народа, устно и письменно, пропаганды
объявленной вне закона Коммунистической партии Турции...»
Мы отсидели свой срок, и вот новогодней ночью нас
выпускают из анкарской тюрьмы. Начальник тюрьмы, лысый, как
колено, с неизменной сигаретой в вывороченных губах, выдает
нам «удостоверение» с огромными, как подковы, печатями.
Читаем: «Осуждены за коммунистическую пропаганду.
Освобождены по отбытии срока наказания». Паспортов у нас нет.
С таким «документом» полиция не только из столицы, а даже
из горной деревушки выгонит. Так и происходит. Через два
дня полиция высылает нас из Анкары. Мы снова в Стамбуле...
РАССКАЗ ДЕРБЕДЕРА ХАСАНА
Как-то на пристани Фенер я нанимал лодку, чтобы
переехать в Азапкапы. Взгляд упал на одного из лодочников. Лицо
его кажется знакомым. Он тоже удивленно смотрит на меня.
Потом подчаливает лодку к деревянным мосткам и говорит:
— Перевезем на ту сторону, земляк?
Узнаю его. Это Дербедер Хасан из «камеры голых». И хотя
мне нужно к Азапкапы, мы едем в обратную сторону — к Ха-
личоглу.
Хасан рассказывает:
— Смертный приговор Шабану меджлис утвердил. В ночь,
когда его должны были повесить, он прикрутил кандальными
цепями изнутри дверь камеры, и надзиратели, несмотря ^ на
все старания, не смогли открыть ее. Шабан заявил, что не
выйдет до тех пор, пока к нему не придет с поклоном сам
Толстопузый Араб. В тюрьму прибыли прокурор и начальник
жандармерии. Они сказали Шабану, что вали уехал в Анкару.
Шабан не сдавался. Тогда стали выламывать железную дверь.
Стало светать. Увидев, что скоро все будет кончено, Шабан
крикнул: «Стойте, сейчас открою!»
Едва дверь приоткрылась, Шабан выстрелил из
парабеллума. Первым выстрелом он уложил начальника
жандармерии, вторым — прокурора и тяжело ранил начальника тюрьмы.
Потом выскочил во двор и прикончил сержанта жандармерии,
но часовые на стенах открыли залповый огонь, и Шабан
замертво упал на «вечный камень». Как Шабан пронес пистолет
в камеру, где прятал его, это так и осталось для всех тайной.
Отчаянный был храбрец. Огонь-человек!
Большевика и Типуки после смерти Шабана отправили
пешком по этапу в Эрзрумскую крепость. Но по дороге, не
доходя до Эрзрума, они бежали. Говорят, что Большевик жив,
работает, но где и как, — никто толком не знает.
Лодочник вздыхает и сильнее налегает на весла.
Воды Золотого Рога постепенно темнеют. Со стороны Ует-
капаны вздымается целый лес мачт. Дымят фабрики, дым
пароходных труб стелется по воде.
ЗОЛОТОЙ РОГ - КОЛЫБЕЛЬ РАБОЧЕГО ДВИЖЕНИЯ
ТУРЦИИ
Район Золотого Рога — один из старейших рабочих центров
Стамбула. Когда-то здесь на холмистых, извилистых берегах
шумели кипарисовые рощи, красовались старинные виллы с
закрытыми балконами, с резными деревянными решетками на
окнах. От тех времен осталось здесь лишь кладбище Эюб.
Промышленные предприятия стали здесь строить еще с
начала прошлого века. Старые рабочие говорят, что первая в
Турции паровая машина была установлена не в Арсенале, а
именно здесь, на верфях Золотого Рога. И первый уголь,
найденный в Зонгулдаке турецким крестьянином Узун Мехмедом,
горел в топках паровых машин на этих верфях.
Золотой Рог с его доками, фабриками, мастерскими, про-
тянувшимися от Ункапаны до Хаскея,— это мрачное и
величественное зрелище. И на противоположной стороне залива,
всегда мутного, непрерывно гудят моторы, скрежещут станки