«Твою».
— Но ты же «не мог знать». «Совершаешь ошибки». Что там ещё? Отправил отчёт в Киберлайф, — трудно было понять, он пытался не улыбаться, или заставлял себя улыбнуться. Но лицо болело.
Он, оказывается, злился — вот это была новость, он сразу и не заметил. Самое время было вести себя как мразь.
Коннор, кажется, молчать не собирался, он пригладил волосы ладонью — бесполезное занятие — жестом, которого Хэнк у него раньше не видел:
— Предыдущий случай не ставил под угрозу жизнь экипажа. А этот поставил, за это я обязан извиниться.
Зачем ему вообще приглаживать волосы? Ещё и так демонстративно.
Стоп.
Мысль ускользала, мысль хотела остаться у Коннора на волосах, и плевать, что он там говорит своим нелепым голосом. Хэнк сделал над собой усилие и вдумался. А когда вдумался, засомневался, что услышал все правильно.
— В смысле не ставил? Насколько я помню, тебя там самого колбасило, будь здоров.
— Я — не часть экипажа, Хэнк, — он не сказал это мягко, он сказал это спокойно, как говорят: нет, я не могу сегодня, давай завтра.
Да ладно ему, он же не может это всерьёз…
— Ты шутишь.
— Нет, — Коннор, кажется, даже не издевался, просто говорил, как есть. — Я не субъект, Хэнк. Я не член экипажа. Я заменяем.
Это «как есть» звучало отвратительно.
— Мы все заменяемые, — Хэнку не хотелось сдаваться.
— Для людей это просто выражение, а меня заменят идентичной копией.
Подожди.
— Тебя же сняли с производства, ты сам говорил.
— Они успели сделать парочку.
— Тебя.
— Парочку меня.
— Иисусе, — выдохнул Хэнк, а потом сказал без паузы: — у меня сын умер.
Это прозвучало, как старый мем, и Хэнк тихонько рассмеялся, пытаясь не встречаться с Коннором взглядом. Хэнк замолчал, Коннор молчал. Молчать, оказывается, было невыносимо.
— Что это за хуйня была? Такое ощущение, что я словил приход? Для тебя оно было так же? В смысле, ты видел какую-нибудь хуйню, смесь из воспоминаний и бессмысленной срани, которым мозг заполнил пробелы?
Говори хоть что-нибудь, — увещевал мозг, — любую хуйню.
Коннор подобрался и наклонился вперед:
— Ты видел сына?
Или не подобрался. У Хэнка перед глазами было сюрное синее солнце, и двор, и тело — и ему сейчас трудно было определять, с каким выражением на него смотрят.
А он легко перешёл на «ты», да? Хэнка кольнуло разочарованием: он, кажется, надеялся, что Коннор будет сбиваться.
— Видел. Что от него осталось. Слушай…
Коннор сказал:
— Я ничего не видел, — и Хэнку понадобилась пара секунд, чтобы сообразить.
— Ничего? Ни как летишь сюда, ни как проебался на прошлой работе?
Хэнк мысленно отвесил себе подзатыльник.
— Нет. Множественные ошибки. Как результат — я потерял координацию и потерял возможность воспринимать пространство адекватно. Больше ничего.
Хэнк нервно улыбнулся:
— Он упал.
Коннор посмотрел ему в глаза и Хэнк усмехнулся:
— Я, может, и хотел бы пошутить про стояк сейчас, но мой сын, он упал. Полез за мной на крышу, не удержался и разбился. Об асфальт. Никто не виноват.
Он проговорил последнее чётко. Чёрт, он и забыл, насколько это заученная фраза. Разбудить его посреди ночи — он скажет: никто не виноват. Гравитация, безжалостная ты сука.
— Расшатанная лестница — полез за мной на крышу и не удержался. Раз… — он сглотнул с трудом, горло решило, что хватит его слушаться, — неудачно приземлился, умер моментально.
Так можно было перечислять вечно — полез упал, умер, они вызвали скорую, полицию, гробовщика…
— Ничего уникального, — он не совсем знал, как остановиться, когда уже начал говорить, голова услужливо подбрасывала новые слова, а язык уже развязался. — Сколько детей каждый день умирают по глупой случайности? Только не гугли, не при мне, я не… Это не вопрос. Вопрос, то есть, но он риторический.
Коннор молчал. Хэнк не поднимал на него глаз.
— Я бросил работу в полиции и убрался с Земли. Конец.
Коннор сказал медленно:
— У этого излучения тоже был малый радиус воздействия. Сто метров — тебя просто нужно было переместить, и этого было бы достаточно.
— Я жив, — сказал Хэнк. — Ты меня переместил.
— Мне жаль.
Что переместил? Что я жив?
Хэнк просто кивнул:
— Да, люди так говорят, когда сказать больше не чего.
— Мне действительно жаль, Хэнк.
— Мне тоже, парень.
Лучше бы я там остался.
— Спасибо, что меня вытащил.
Хоть и зря.
— Благодарность принята. Надеюсь, это не понадобится, но обращайся.
— Ты никак не можешь отсюда убраться?
Коннор смотрел серьёзно:
— До отправления примерно час, я могу ещё раз проверить готовность шаттла, если тебе нужно побыть в одиночестве.
— Нет, я не это… Не в этом смысле. — Хэнк быстро махнул рукой, и его опять замутило, — Отсюда, со станции. Раз уж ты так не хочешь тут работать…
— Я этого не говорил.
— Раз уж ты хочешь свалить отсюда к людям — ни за что не поверю, что нет ни одной группы, которая борется за права андроидов. А то они, по-моему, отправили тебя в пожизненную ссылку, — добавил Хэнк, потому что дурак. Потому что устал. Потому что когда ещё говорить про мёртвых детей и безрадостное будущее, если не после срыва?
Самое время.
— Юридически моё существование не считается жизнью, — если бы Хэнк не знал, он мог бы решить, что Коннору все равно, так спокойно он это произнёс, таким дежурным тоном.
— Херня.
— Замечательный аргумент.
Хэнку не нужно было смотреть на него, чтобы увидеть, как у него искривились губы.
Он, впрочем, все равно посмотрел. Лицо у Коннора было такое невыносимо скептическое, что ему страшно хотелось улыбнуться в ответ.
Можно тебя забрать? Пусть тебя спишут, давай тебя спишут, и вернешься на Землю?
Что ему нужно? Питаться от розетки? Интересно, может ли он разорить одного старого бывшего копа счетами за электричество? Его можно было бы нарядить во что-нибудь человеческое: в рубашку, джинсы — во что-нибудь нормальное, чтобы без треугольников, мать их.
Хэнк даже так и не узнал, есть ли у парня пальцы на ногах. Может, у него под одеждой — просто серый каркас, потому что зачем вообще тратиться на что-то другое, если по работе ему не придётся ни перед кем раздеваться. Человеческого на первый, на второй и на третий взгляд лица и таких же человеческих ладоней — вон даже вена идёт от запястья к костяшкам — вполне достаточно, чтобы сойти за человека в комбезе под горло.
Он попытался представить его у себя дома, как новую деталь интерьера — безумно дорогую лампу, которую он незаметно вынес, пока хозяева отвернулись.
Киберлайф, отвернитесь.
— Ты не… Нет, забудь.
Ему почему-то легко представилось: выходной, они с псом — какой дом без пса; у Хэнка тысячу лет не было собаки — вернулись с прогулки, чтобы застать его скучающим за кухонным столом, посреди острова конспектов и учебников. У него на рубашке воротник с одной стороны задрался, и над расстегнутой пуговицей виден край растянутой футболки с надорванным горлом. Он бы стучал себя карандашом по губам, и если бы Хэнк подошёл совсем близко и спросил бы: «ну, как политология?» — он бы улыбнулся, и показал жестом мол, ну так, ничего.
А если бы хэнкова ладонь каким-то образом оказалась у него на щеке, а потом скользнула к горлу, он бы закрыл глаза и прижался бы к ней, чуть, самую малость, приоткрыв рот. И Хэнк бы смотрел сверху вниз, как Коннор из-за него, только из-за него, ярко и легко краснеет.
Да. Конечно же. Обязательно. Вот просто так бы все и было.
Ты хочешь помочь? Или хочешь себе молодого парня, который бы зависел от тебя во всем?
Он бы не зависел.